Она как шаловливая девчушка покрутилась в поворотном кресле, нажала кнопку вызова вестового матроса. Тот мигом появился в дверях.
— Спасибо. Ложный вызов, — сказал ему командир.
Потом Софья Ниловна увидела фотографии брата и невестки под стеклом рабочего стола и сразу погрустнела.
— Может, я неладно сделала, Сережа, — смахнув слезу, заговорила она. — Только я привезла тебе горсточку земли с Прониной могилы… Чтобы вспоминал о нас в дальних краях…
Она достала из сумки небольшую палехскую шкатулочку, протянула племяннику.
— Спасибо, тетя Соня, — растроганно произнес он, потрясенный тем, что сам не догадался это сделать.
В девять тридцать по корабельной трансляции прозвучала команда:
— Провожающим просьба покинуть корабль!
Урманов, провожая Софью Ниловну до трапа, задержался с нею на корме.
Мимо тянулись на выход женщины со смазанной губной помадой и грустными глазами, волочившие за ручонки зареванных ребятишек. Почти все дети «Горделивого» были еще дошкольного возраста. Быстрым шагом прошла жена замполита Валейшо, веснушки на ее лице были тщательно запудрены. Сергей отметил про себя, что детей она на проводы отца не привезла.
А потом… потом Урманову самому стало ясно, что неспроста он задержался с тетушкой возле кормового флага. На палубе появились молодые Русаковы. Они шли как школьники, взявшись за руки, смотрели друг на друга, никого не замечая вокруг. На верхней площадке трапа Игорь обнял и поцеловал жену, затем, резко повернувшись кругом, зашагал прочь. Только тогда Ирина вскинула голову, увидела командира и сказала с легкой улыбкой:
— Счастливого плавания, Сергей Прокофьевич.
— Спасибо, — ответил он едва шевельнувшимися губами…
Ровно в десять крейсер взбудоражили пронзительные авральные звонки. Они соловьями заливались во всех помещениях и на всех палубах корабля. Капитану медицинской службы Свирю по авралу некуда было бежать, и он устроился на крыле ходового мостика. Глядел, как убрали сходню. Теперь с землей «Горделивого» связывали лишь стальные канаты швартовов. Их выбрали на борт, корма крейсера задрожала, гребные винты взбили серые шапки пены. И сразу же сердитые мелкие волны оттолкнули назад причальную стенку.
Оркестр заиграл традиционную в этих случаях мелодию:
Когда в слепящих солнечных отблесках пропал маяк, долго белым карандашом висевший над горизонтом, Свирь покинул мостик и спустился в кают-компанию. Там сидела группа штабных офицеров — они вышли на «Горделивом» для контроля и записи параметров зачетной ракетной стрельбы. Как только крейсер отстреляется, корабль обеспечения снимет их и доставит обратно в базу.
— А, товарищ эскулап! — шумно приветствовал Свиря один из них. — Вы знаете, кому живется весело, вольготно на флотах? — и, не дожидаясь ответа, продолжил речитативом:
«Вы, любезный посредничек, видать, хватанули отходную чарку», мысленно усмехнулся Свирь, а вслух отшутился:
— Зависть — пережиток прошлого, товарищ капитан третьего ранга.
Его находчивость была оценена поощрительным смешком присутствующих.
Свирь прошел в угол к сверкающему зеркальной чернотой роялю и заиграл совсем тихо, так что звуки замирали, едва успев возникнуть. Затем аккорды стали крепнуть, набирать звучность и силу, в лад вступили басовые ноты.
Мелодия полонеза Огинского, который называют еще «Прощанием с Родиной», заполнила кают- компанию.
Штабные офицеры, как по команде, обернулись к роялю, прервав на полуслове разговор, затихли, слушая музыку. Хотя им предстояло короткое, всего лишь двухсуточное, плавание на «Горделивом», все они были профессиональными моряками и понимали, как нелегко на много месяцев расставаться со всем, что по-человечески дорого и близко…
Едва переступив комингс, замер возле двери и дублер инженера-механика Павел Русаков. Он всю жизнь кормился морем, возмужал возле него, но впервые отправлялся в такие дальние дали и потому испытывал какое-то странное душевное томление, смесь радостного ожидания с неясной затаенной тревогой.
— Исключаю вас, доктор, из списка вольготников! — закричал веселый посредник. — Вы просто клад для экипажа в дальнем плавании…
Но на посредника цыкнули другие слушатели, попросили Свиря сыграть что-нибудь еще, да и самому ему не хотелось закрывать рояль.
В кают-компании появились и корабельные офицеры, на вахту заступила первая боевая смена, двум остальным разрешили от мест отойти. Они торопливо рассаживались по креслам, стараясь не скрипеть пружинами, и слушали, затаив дыхание.
Давно капитану медицинской службы не приходилось играть так легко и раскованно. Он сидел у рояля до полного изнеможения.
— Концерт окончен, — захлопнув крышку, наконец сказал Свирь.
Кают-компания поблагодарила его рукоплесканиями, которые не обидели бы даже профессионала.
— Большое спасибо, Вячеслав Борисович, за доставленное удовольствие, — пожал ему руку замполит Валейшо. — И разрешите иметь вас в виду на будущее.
Свирь кивнул, думая при этом, как бы порадовалась мама его сегодняшнему успеху. Всю жизнь она проработала аккомпаниатором в хореографическом училище и свою любовь к миру чарующих звуков старалась передать двум сыновьям. Старший, Володя, уже в шесть лет удивлял слушателей исполнением пьес Моцарта и Шопена. В сорок первом он с отличием закончил музыкальное училище, но вместо консерватории ушел добровольцем на фронт. В сорок третьем младший лейтенант Владимир Свирь пал смертью храбрых возле деревни Прохоровки на Курской дуге.
Все свои надежды мать связала с младшим сыном, она была требовательна к нему до жестокости, так что порой маленькому Вяче хотелось взять большой кухонный нож и перерезать струны старенького пианино. Ему говорили: терпи, даже у великих музыкантов на горьких детских слезах замешивалась опара будущей славы.
Мать страшно огорчилась, когда после десятилетки сын подал заявление в военно-медицинское училище.
«Ты волен в своем выборе, Вячеслав, — грустно покачав головой, сказала она. — Но придет время, и
