могла излить свою боль. Матрона Фалтония была очень добра ко мне, однако и с ней я должна была держать свои чувства в узде. И довольно об этом. Мне пора спешить за продуктами. Надеюсь, дождь не пойдет. В очереди приходится стоять довольно долго — ведь раздающие проверяют каждого по спискам. Не поможете ли дотащить мешки до дома? В последние дни разболелись пальцы и локоть. Приходится много подрабатывать вышиванием.
Я с готовностью согласился. И пока мы шли по шумным улицам Остии, я украдкой бросал на нее взгляды и любовался — нет, не красотой, конечно, молодость давно оставила это лицо. Но уступила место какому-то почти светящемуся покою. Был ли это свет из колодца страданий?..
Я вдруг подумал — и мне захотелось сказать ей, но мысль не складывалась в слова, — что вот за это они и гонят нас. За легкость узнавания этого света и узнавания друг друга и внезапной близости. За то, что к ней может войти незнакомец и она мгновенно узнает в нем своего и станет говорить о самом больном и важном, запертом в темнице сердца на двадцать пять лет. Мы как заговорщики, которым не нужны никакие пароли, никакие секретные знаки. То ли Пелагий одарил нас этим, то ли открыл в нас этот дар — умение слышать друг друга. Но это наше главное богатство в жизни. И если нас поведут когда-нибудь на суд и казнь, то только за это.
Мы отстояли в довольно длинной очереди получателей пособия, тянувшейся к дверям муниципалитета. Весовщики многих знали в лицо, перекидывались шутками. Копченой свинины на всех действительно не хватило, но Корнелия отнеслась к этому вполне равнодушно. Ее волнение улеглось, ум вернулся к ручейку повседневных забот. На обратном пути она то и дело прерывала разговор, забегала в уличные лавки в поисках шелковых ниток, подходящего полотна, лечебной мази. В ожидании ее я передыхал, поставив на землю амфору с маслом и куль с мукой.
Имя Пелагия в нашей беседе больше не всплывало ни разу.
Девочка Фриския, которую я выкупила у сирийского купца, оказалась очень смышленой и чуткой. Она была года на три старше Деметры, но умудреннее ее на все двадцать. Я поощряла их дружбу не совсем бескорыстно: иногда от Фрискии мне удавалось больше узнать о чувствах собственной дочери, чем из разговоров с ней самой. Дети не врут нам — они просто не хотят нас огорчать и часто дают душевному гною накапливаться в сердце без выхода.
Наша домашняя жизнь в Африке имела одно важное отличие от римской: простор. Дом был такой огромный, что каждому члену семьи можно было выделить по одной, а то и по две отдельные спальни. Слуг же и рабов было гораздо меньше, и они не путались под ногами, не спали в коридорах, не подглядывали, не наушничали.
Одна только матрона Юлия была недовольна этими переменами. Она уже достигла того возраста, в котором воспоминания о днях юности затвердевают, как скрижали, и превращаются в нерушимый свод правил. Не важно, что когда-то ты сама билась головой об эти твердые стены. Сегодня окаменевшие традиции — твоя главная защита от непредсказуемости каждого дня, от неуправляемости каждого человеческого сердца И они должны соблюдаться свято. А для этого каждый член семьи должен быть на виду у домашних соглядатаев с утра до вечера.
Нечего и говорить, что даже в Риме родственники и домочадцы находили увертки и ускользали от ее требовательного надзора. Один из ее сыновей годами скрывал от нее свою наложницу, с которой начал жить открыто после смерти жены. Каждый раз он придумывал убедительные объяснения, почему очередная невеста, найденная матроной Юлией, ему не подходит. Другой сын увлекся черной магией, изучал искусство прорицателей и колдунов, но мать — горячая христианка — об этом ничего не знала. Когда она собирала вокруг себя детей прислужниц, чтобы почитать им главу из Библии, ей и в голову не приходило, что добрая треть из них — ее внуки.
Впрочем, никогда нельзя было сказать с уверенностью: не знает она или не хочет замечать. Порой казалось, что ей довольно было видеть вокруг себя наши почтительные лица, слышать приглушенные голоса, шествовать впереди всех по утрам в церковь. Наша роль состояла в том, чтобы составлять пьедестал ее величия. А уж как мы там внизу влачим наши грешные жизни, не играло для нее большой роли. И лишь после переезда в Африку, когда мы все получили возможность разбежаться по дальним уголкам просторного дома, пьедестал как бы растаял, и матрона Юлия впала в состояние постоянного нервозного недовольства.
Ей нужно было что-то делать, чтобы вернуть зримое господство над нами. Может быть, именно поэтому она с такой страстью отдалась этой затее: посватать Деметру за сына наместника Гераклиана.
Сначала я была готова подыгрывать властной старухе в ее брачных прожектах. Гераклиан был хотя и незнатного рода, но зато непомерно богат и в большом фаворе у императора. Лишь после того как матрона Юлия взяла меня на очередной прием во дворце наместника и я встретилась с этим человеком лицом к лицу, змея сомнения заползла мне в сердце.
Гераклиан был высок ростом, подвижен, любезен. Только глаза навыкате оставались постоянно наведенными на собеседника, о чем бы ни шла речь. Глаза были словно бы сняты с другого лица — свирепого, искаженного бешенством, — да так и остались поджидать, когда же кончится все это притворство и черты лица вернутся к своему нормально яростному выражению. Слухи о жестокости наместника, о методах, которыми он умножал свое богатство, о реальных и мнимых противниках его, вдруг бесследно исчезавших, вскипали все гуще.
Но матрона Юлия ничего не хотела знать. Она объявляла эти слухи клеветой язычников и еретиков, задумавших очернить защитника истинной христианской веры.
— А вы видели хорошенького мальчика, который постоянно крутится у ног наместника? И как этот добродетельный христианин запускает пальцы ему в волосы, загибает голову назад, смотрит в глаза?
— Таких мальчиков можно видеть в Риме чуть не в каждом доме. Это просто веяние моды, забава. Как завести павлина, или обезьянку, или карлицу. Кроме того, не за наместника мы сватаем мою внучку, а за его сына. Ты ведь не станешь спорить — он мальчик благонравный, воспитанный, может пойти очень далеко, если породнится с Аникиями.
— Но Деметре еще нет и двенадцати. Разговоры о замужестве пугают ее.
— Пока речь идет только о помолвке. Я была обручена со своим будущим мужем, когда мне было всего лишь восемь. И ничуть не боялась. В наше время слово старших в роду было законом. Другое воспитание. Никто бы не посмел опозорить себя слезами, когда нужно только благодарить и радоваться.
Матрона Юлия проводила часы, уединившись с семейным казначеем. Вдвоем они составляли длинные списки построек, скота, драгоценностей, тканей, которые должны были войти в приданое Деметры. Потом она вызывала носилки и отправлялась к наместнику обсуждать другие пункты брачного договора.
Эта женская страсть помогать Гименею — может быть, она не заслуживает тех насмешек, которыми ее осыпают в сатирах и комедиях? Все же конечный результат подобных хлопот — не какой-нибудь тщеславный пустяк, а появление на свет совсем, совсем нового человека. Где-то в глубине неведомых грядущих лет он таится, как заблудившийся путник, и слабо зовет нас на помощь: выпустите! откопайте! Беда только, если ради зовов нерожденного мы готовы затыкать уши на стоны живых.
Однажды Деметра прибежала ко мне в слезах, с криком:
— Фриския! Фриския! Они забирают Фрискию!..
Я выглянула из окна в атрий. Сначала, под ярким солнцем, могла разглядеть только мозаичных амуров верхом на дельфинах. Но потом в тени под колоннами увидела двух слуг, застегивавших на шее девочки железный ошейник. Цепочка от него шла к ручным кандалам.
— Стойте! — закричала я. — Что вы делаете?
— Приказ матроны Юлии, — угрюмо ответил один из слуг. — Она велела отвести ее на невольничий рынок, сдать аукционеру.
— Это какая-то ошибка. Не смейте выходить из дома. Я иду к матроне Юлии немедленно.
Старуха выглядела торжествующей. Можно было подумать, что в тяжелой схватке одолела голыми руками Лернейскую гидру.
— Подумай только — какая дрянь! Воображала, наверное, что никто не узнает про ее проделки.
