его, то скорее возлюбит и оправдает его Господь, чем того, кто знает закон, но выбирает нарушать его и жить в грехе, надеясь на предопределение своей вечной судьбы».
«А если было что-то в наших предках, за что Господь пожелал спасти их, — продолжала императрица, — значит, и нам не грешно сохранять память о них, сберегать творения их рук, черпать из накопленной ими мудрости. И ваш город не зря славится своими учеными мужами, своими честными купцами, своими храмами, своими библиотеками, своими фонтанами, своими улицами, освещенными даже по ночам. Из века в век отбирал и сберегал он все лучшее, что человек способен созидать по милости Господней…
И не ради ли этих сокровищ направил Господь сюда шаги апостола Павла? Не здесь ли дано было ему обратить в христианство первых неиудеев? Да, на ваших мостовых, наверное, есть еще камни, по которым ступала его нога четыре века назад. И пусть лишь несколько десятков праведников откликнулись на зов апостола. Господь знает, как трудно нам — грешным и слабым людям — стерпеть праведного рядом с собой. Потому Он и щадит город, сберегающий праведников своих. Не за то ли хранит Он из века в век прекрасную и славную Антиохию, что слепой злобе не дано здесь растекаться по улицам, что гонимый всегда найдет здесь защиту и укрытие?..
Так пусть не будет и сегодня вражды между вашим прошлым и настоящим, между искавшими Бога и нашедшими Его, между философом, хранящим премудрость земную, и священником, взыскующим истины небесной. Покуда Всевышнему угодно, чтобы я несла бремя этого пурпура на своих плечах, я буду помогать вам в священном деле примирения между носителями многоразличной благодати Божьей. Ибо, как сказано у Гомера,
«Хор восторженных возгласов в зале», — записал скорописец, и копировальщик старательно расшифровал его крючки.
О, как мне хотелось быть там! Как хотелось присоединить свой слабый голос к этому громовому хору приветствий! В этот момент я вдруг ясно-ясно почувствовал: чудо приближается, оно может свершиться. После всех этих лет мне будет дано увидеть императрицу снова, может быть даже поговорить с ней.
Счастливые слезы заливали мне лицо.
Работать я, конечно, в такой день не мог.
А сегодня явился мальчик — сын книготорговца, и я должен был начать расплачиваться за полученное сокровище уроками греческой грамматики. Но после урока у меня все же хватило сил переписать очередной отрывок из рассказа Фалтонии Пробы.
Говорят, многие птицы узнают о приближающемся землетрясении за несколько дней и спешат покинуть свои гнезда. Так и среди людей набухающая смута отдается толчками сначала в самых чутких сердцах.
В нашем доме томительное беспокойство овладело в первую очередь Пелагием. «Что-то надвигается, что-то надвигается…» — повторял он. К собственной безопасности он всегда относился беспечно. Но у него была мечта — посетить Святую Землю. Он боялся, что очередной раздор разрушит его планы. Я уговорила его принять от меня в подарок деньги на проезд, и он отплыл из Карфагена на восток с первым же кораблем. Перед отъездом пообещал Деметре написать ей в большом письме все, что он думает о принятии обета вечной девственности.
Потом впала в тревогу девочка Фриския. Я заметила, что при любой возможности она пытается исчезнуть с глаз людей, затаиться за занавеской, за сундуком, за мешками с шерстью.
— Что ты все прячешься? — наконец не выдержала я. — Ты что-нибудь натворила? Или тебя кто-то напугал?
Нет, никто ее не пугал, никто не грозил. Но ей все время страшно. Что-то происходит на улицах, что-то готовится. Она не знает, что именно, но есть всякие знаки…
— Какие знаки? Знамения? Красная луна, лошадь о двух головах, морской дракон?
— Дракона нет, но разносчики вот уже третий день не приносят в дом свежую рыбу.
— А ты уже так избаловалась, что не можешь прожить без рыбы несколько дней?
— Я вообще ее не ем. Боюсь костей. Но повар объяснил мне, что у всех окрестных рыбаков вдруг отняли их лодки и парусники. Солдаты собирают их в гавани и охраняют.
— Может быть, понадобились дополнительные суда для отправки хлеба в Италию?
— Хлеб почему-то везут не в порт, а на склады. А фрументарии стоят в гавани незагруженные. На них работают плотники и кузнецы. Пристраивают спереди острые носы для тарана.
После этого разговора с Фрискией я тоже стала замечать перемены. Толпа на улицах Карфагена заметно поредела, торговцы приглушали голоса, мальчишки не гоняли обручи, собаки не лаяли, а скулили. Вместо обычного потока посетителей в нашем доме теперь появлялось два-три гостя в неделю. Осторожно делались намеки, что наместник Гераклиан что-то готовит.
Наконец в начале мая гром грянул: глашатай на форуме объявил, что священная особа императора захвачена неизвестными заговорщиками, поэтому приказам из Равенны более подчиняться не следует. Отныне действительны только указы и распоряжения, исходящие непосредственно от наместника Гераклиана. И первый его указ: вывоз хлеба в Италию, Галлию, Испанию отныне запрещается. Нарушителям — смертная казнь.
Мы пытались расспрашивать знакомых городских магистратов — тех, кто еще не боялся навещать нас. Шепотом, оглядываясь на двери, они объясняли нам, что напряженность между африканским наместником и императорским двором ощущалась уже давно. Жалобы на жестокость и вымогательства Гераклиана просачивались в Равенну в обход сети шпионов и доносчиков, учрежденной им. Контролируя поставки африканского хлеба, он мог наживаться на этом безмерно.
Присланный из Рима патриций Марцеллинус также рассказал нам, что звезда генерала Констанциуса поднималась все выше. Созданная им армия в союзе с визиготами разгромила одного за другим двух узурпаторов в Галлии. Все более и более открыто Констанциус возвращался к политике своего погибшего главнокомандующего. В Италии один за другим исчезали со сцены участники заговора, погубившего Стилихона. Какой же судьбы должен был ждать для себя его непосредственный убийца — наместник Гераклиан?
Как всегда, матрона Юлия узнала последней о надвигавшейся грозе. И узнала самым жестоким образом. Она отправилась во дворец наместника для очередных переговоров о брачном контракте. Вернулась часа через два — ошеломленная, разгневанная, изнемогающая.
— Он заставил меня ждать на улице! Под полуденным солнцем, у ворот! Меня — Юлию Пробу! Ворота так и не открыли… Да знает ли он… знает ли он…
Я боялась, что почтенную даму хватит удар. Уговорила ее лечь в постель. Уверяла, что это какая-то оплошность слуг, привратника. Наверняка до конца дня явится посланец от наместника с объяснениями и извинениями.
Посланец действительно явился. Однако вовсе не с извинениями, а со строгим приказом матроне Юлии прибыть во дворец немедленно. Наместник выражает крайнее возмущение тем, что она посмела вернуться домой, не дождавшись назначенной ей аудиенции.
Но старуха, казалось, утратила способность воспринимать обращенные к ней слова. Что было делать? Умирая от страха, я решила поехать во дворец вместо нее.
Сельские жители иногда останавливают лесной пожар встречным пожаром — нарочно зажигают кустарник между деревней и лесом, чтобы он выгорел и лишил пламя поживы. Так и я пыталась по дороге во дворец отогнать свой ужас перед наместником, вызывая в памяти другие свои страхи.
«Помнишь, как у Деметры три дня была лихорадка и врачи ничем не могли помочь ей? Тоска душила тебя, как крепкая веревка, все эти дни, но потом болезнь прошла и забылась. Или этот шторм на пути в Сицилию? Когда молитвы вылетали из наших ртов вперемежку с блевотиной? Все проходит, стихает, боль
