– Как же быть, атаман? – развел руками Нагиба.
– Без челнов на Волге, как без рук. Не вплавь же на купцов бросаться, – сказал Нечайка.
– А може, на Саратов двинем? – предложил Васюта. – Там судов завсегда вдоволь. Купчишек в воду, а сами за весла.
– А что, батько, дело гутарит Васька, – одобрил Нечайка. – Ужель не отобьем струги?
– Можем и не отбить.
– Так мы наскоком, батько. Враз стрельца одолеем!- загорелся Нечайка.
– Ишь, какой ловкий, – вновь усмехнулся Болотников. – Поедешь пировать, да как бы не пришлось горевать. Стрелец ноне тоже ученый.
Но как казаки ни думали, как ни гадали, так ни к чему и не пришли. Правда, у Болотникова зрела одна задумка, но вначале ему захотелось потолковать с дедом Гаруней.
– Гутаришь, бывал здесь, дедко?
– Бывал, – степенно кивнул Гаруня, покуривая люльку. – Мы тут с Ермаком Тимофевичем всю Волгу облазили. Гарный был атаман!
– А есть тут на берегах деревеньки?
– В те года, почитай, и не было. Опасливо тут деревеньки рубить, ногаи под боком. Народ к городам жмется.
– Тогда и вовсе худо.
– А пошто те посельники, атаман?
– Посельники на реке без челнов не живут. Плыли мы с Васютой, видели. Но то было до Тетюшей.
– Далече, атаман, – дед Гаруня, окутывая старшину клубами едкого дыма, подумал малость и молвил. – Есть посельники, хлопцы.
Все уставились на деда, а тот выбил из трубки пепел и продолжал:
– И челны у них были. Живут в лесах дремучих, на Скрытне-реке. Верст сто отсель. То плыть вверх по Волге, до Большого Иргиза. Река та в Волгу впадает. А супротив, на правом берегу – горы да леса. Глухомань! Вот туда-то и сунемся, дети, там и струги добудем.
– В глухомани?.. Околесицу несешь, дед, – фыркнул Нетяга.
– Околесицу? – осерчал Гаруня. – Нет, вы слышали, дети? Сбрехал я хоть раз?
– Не сбрехал, дедко.
– Гутарь дале!
– Гутарю, дети… Там, средь глухомани, речонка бежит. Неприметная речонка. Версты две по ней проплыть – и крепостица откроется.
– Чья, дедко?
– Экой ты будоражка, Нечайка… Крепостица та русская. Мужики в ней от бояр укрылись. Чертов угол, трущоба. Туды не токмо стрелец, но и медведь забоится ступить.
– Как же ты там с Ермаком очутился? – полюбопытствовал Васюта.
– Э, хлопец. Ермак и не в такие края забирался. Али не слышал, что он Сибирь покорил?
– Как не слышать, дедко. О том и стар и мал наслышан. Велик Ермак!
– Велик, хлопец. Не было на Дону славней казака. Его ноне вся Русь почитает. Царь Иван Грозный соболью шубу со своих плеч пожаловал.
– Но ты-то как с ним очутился? – продолжал выспрашивать Васюта.
– С Ермаком? – дед вновь не спеша набил трубку, раскурил от уголька, глубоко затянулся. Лицо его, иссеченное сабельными шрамами, как-то вдруг разом разгладилось и помолодело. – Не видел я достойнее мужа, дети. То всем казакам казак. Лицом красен, душой светел, телом могуч. Родом он из станицы Качалинской, вспоил да вскормил его Дон-батюшка, силой напитали степи ковыльные. Допрежь он по Дикому Полю гулял, с татарами да ногаями бился. Тут я к Ермаку и пристал, полюбился мне смелый атаман. А потом он на Волгу пошел. И были с Ермаком славные есаулы Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан да Матвей Мещеряк. Храбрые были казаки! Никого не пужались – ни царя, ни бояр, ни войска басурманского. На Волге-то лихо погуляли. Зорили не токмо заморских послов да купчишек, но струги государевы. Царь прогневался, воевод из Москвы послал, а Ермак – не будь плох – на Скрытню подался. Вот там и повстречались мы с русскими посельниками… Дай-ка, дети, баклажку, в моей сухо.
Бывалому казаку протянули несколько баклажек.
– Благодарствую, дети, – дед отпил немного, пожевал кусок вяленой баранины и надолго замолчал.
– А что ж дале, дедко?
– Дале? – протяжно крякнув, переспросил Гаруня и почему-то вдруг малость смутился. – А дале ничего веселого, дети… Промашка вышла.
– С Ермаком?
– Кабы с Ермаком, – вздохнул дед и улегся на траву, свернувшись калачом. – Сосну я, дети.
Казаки переглянулись: что-то в поведении деда показалось им странным. Гаруня средь бела дня никогда спать не ложился.
– Ты че темнишь, дедко? Коль зачал сказ, так договаривай, – подтолкнул старика Васюта.
– Сосну я, дети. Потом доскажу, – позевывая, молвил Гаруня и смежил очи.
– Э, нет, дедко, у казаков так не водится, – принялся тормошить старика Нечайка. – А ну, подымайся!
Бобыль ухватился за кушак и поднял Гаруню на вытянутые руки.
– Досказывай, дед!
– Досказывай! – повелели казаки.
– Отпусти, вражий сын… Доскажу, – не посмел ослушаться Гаруня и вновь повел свой рассказ. – Прибыли мы с Ермаком на Скрытню-реку. Атаман надумал с московскими воеводами разминуться. Те вниз по Волге пошли, а мы на Скрытню свернули. Атаман о той реке и ране знал. Воеводы нас токмо и видели. Плывем по Скрыт-не, а глухомань округ такая, что на душе тошно. Берега высокие, лес подымается до небес, а солнце будто в чувал укутали – темь средь бела дня. Лешачьи места! А Ермак сидит да посмеивается.
«Чего носы повесили, атаманы-молодцы? Несвычно после степей? Привыкайте. Придет час – и не в такой дремуч край заберемся…»
А мы и виду не кажем, что глухомань нам не слюбна, кричим:
«С тобой куда хошь, батька!»
Проплыли версты две, глянь – берега пониже пошли и лес пораздвинулся. А вскоре село увидели. Мужики на берег высыпали. Оружные. С мечами, деревянными щитами да рогатинами. Народ стоит крепкий, рослый, но шибко дикий да заугрюмленный. А Ермак им гутарит:
«Не пужайтесь, люди добрые! Пришли к вам с миром. Кто такие будете?»
«Русские мы. Здесь наша земля», – мужики отвечают.
«А давно ли она ваша?» – Ермак пытает.
«Давно. В здешних могилах лежат наши деды и прадеды. А пришли они сюда, когда на Руси великий князь Василий Темный правил».
«Выходит, беглые?»
Мужики помалкивают, и по всему видно, нас опасаются. Откуда им знать, что мы за люди. А Ермак мужиков успокаивает:
«Не таитесь, православные, худа вам не сделаем. Казаки мы с вольного Дона. Погостюем у вас малость и дале пойдем».
Мужики, кажись, чуть подобрели: на берег нас пустили. А когда Ермак им хлеба десяток кулей отвалил, те и вовсе повеселели. В избы нас повели, за столы усадили. Угодил я в избу к мужику Дорофею. Степенный такой, благонравный, все ходит да богу молится. Изба у него добротная, на подклете, с сенцами, присенками да чуланами. В избе с десяток казаков разместились. Была у Дорофея и светелка, а в ней – пять девок, одна другой краше. Смачные, дородные, лицом румяные. Малина-девки!
Гаруня крякнул и вновь потянулся к баклажке, а казаки, все больше входя в интерес, заухмылялись:
