– Гутарь дале, дедко. Гутарь про девок!
Гаруня глянул на казаков и добродушно рассмеялся.
– Никак любо о девках-то, хлопцы?
– Любо, дедко. Гутарь!
– Пожили мы денек, и тут зачал я примечать, что девки на казаков заглядываются. Дело-то молодое, в самой поре. Ну и у меня, прости господи, кровь заиграла. Годков мйе в ту пору едва за сорок перевалило. Бравый детина! Плох, мекаю, буду я казак, коль девкой не разговеюсь. Нет-нет да и прижму в сенцах красавушку. А той в утеху, так и льнет, бедовая. И разговелся бы, да хозяин наш, Дорофей, баловство заприметил. Девок в светелку загнал и на засов. А нам же молвил:
«Вы бы, ребятушки, не озоровали, а то и со двора прогоню. Греха не допущу!»
Сердито так молвил, посохом затряс, а нас распалило, хоть искру высекай. Девок, почитай, год не тискали. Греха на душу не возьмем, гутарим, а сами на светелку зыркаем. Повечеряли у Дорофея да и разбрелись. А бес знай щекочет, покою не дает. Слышим, хозяин к светелке побрел, запором загремел. Никак девок на замок посадил и ушел к себе вскоре. Сосед меня толкает в бок.
«Не спишь, Гаруня?»
«Не сплю, до сна ли тут».
«Вот и меня, сон не берет. Айда к девкам».
«Легко сказать, девки-то на замке».
«А что нам замок, коль мочи нет. Айда!»
Ну и пошли. Подкрались тихонько, прислушались. А девки тоже не спят, шушукаются. Содруг мой постоял, постоял – и саблю под замок. Помаленьку выдирать зачал да саблю сломал. Однако ж не отступается, обломком ворочает. И выдрал запор. К девкам вошли. Не пужайтесь, гутарим, это мы, постояльцы. А девки и пужаться не думали, знай, посмеиваются. Много ли вас, пытают. Двое, гутарим. Айда к нам в чулан. Девки пошептались, пошептались, и те, что побойчей да погорячей, к нам пожаловали. Ох и сладкая же мне попалась! Кажись, век так не миловался… Наутро обе наши красавы в светлицу шмыгнули. Моя ж на прощанье упредила: «Седни в погребке квасы буду готовить. Приходи».
Приду, гутарю, непременно приду. Уж больно девка мне поглянулась. Ох, ядрена! Запор-то мы кое- как на место приладили, но Дорофея не проманешь, чуем, грех наш заподозрил. По избе ходит злющий, на казаков волком глядит. А я на дворе посиживаю да все Дарьюшку свою поджидаю. И дождался-таки. Дарьюшка моя с мятой и суслом в погребок слезла. Я башкой повертел – хозяина не видно – и шасть за девкой. Вот тут-то промашка и вышла, хлопцы.
– Аль ночью-то всю силу потерял? – гоготнули казаки.
– Это я-то? – горделиво повел плечами Гаруня. – Ишо пуще лебедушку свою ублажал. Тут иное, дети. Ермак в тот же день надумал сняться. Созвал казаков, с мужиками распрощался – и на струги. А я, того не ведая, все с девкой милуюсь. Сколь время прошло, не упомню. Но вот вдоволь натешился и наверх полез. Толкаю крышку – не поддается. Ну, мекаю, это Дорофей меня запер. Заорал, кулаками забухал. Слышу, хозяин голос подал: «Посиди, посиди, милок. Ноне те не к спеху». – «Выпу-щай, вражий сын!» – «И не подумаю, милок. Сидеть те до позаутра».
Сказал так и убрел. И тут припомнил я, что казаки должны вот-вот сняться. Ишо пуще кулаками загрохал, но Дорофея будто черти унесли. Сколь потом в погребе просидел – один бог ведает.
– Чать, замерз! – прервав деда, подмигнул казакам Васюта.
– Это с девкой-то? – браво крутнул седой ус Гаруня.
Казаки громко рассмеялись, любуясь дедом, а тот, посасывая люльку, продолжал:
– Дорофея долго не было, потом заявился, по крышке застучал: «Сидишь, презорник?» – «Сижу, вражий сын. Выпущай!» – «Выпущу, коль волю мою сполнишь». – «И не подумаю. Надо мной лишь один атаман волен. Выпущай, старый хрыч!» – «А ты не больно хорохорься. Сумел согрешить, сумей перед богом ответить». – «Перед батькой отвечу. Позови сюда атамана!» – «Атаман твой давно уплыл». – «Как уплыл?! Да я тебя в куски порублю, вражий сын!» – «Уж больно ты куражлив, милок. Посиди да остынь. Авось по- другому запоешь».
Сказал так и опять убрел. А мне уж тут не до девки, в ярь вошел. Казаков-то, мекаю, теперь ищи- свищи. А девка моя ревет, слезами исходит: «Загубит меня тятенька, нравом он грозен. Не поглядит, что дочь родная. Возьмет да в реку скинет. Ой, лихо мне!» – «Не вой, девка, не мытарь душу». – «Да как же не выть, как не горевать, коль с белым светом придется расстаться! И тебе ноне не жить. На мир тебя мужики поставят. Чаяла, таем с тобой погулять, а вон как вышло. Ой, лихо!»
Тут и на меня кручина пала. Дорофей-то и впрямь загубить может. Добра от него ждать неча. А тот и не торопится, будто до нас ему и дела нет. Но вот голоса заслышали, чуем, не один притащился. «Ну как, презорник, насиделся?» – «Насиделся. Выпущай!» – «Выпущу, коль волю мою исполнишь». – «А какова твоя воля?»
Дорофей замком загромыхал, крышку поднял. Гляжу, мужики стоят с мечами, а середь них – батюшка с крестом. Ну, думаю, смерть моя пришла. Вон уж и поп для панихиды заявился.
«А воля такова, презорник. Ежели послушаешь меня – жив будешь, а коль наперекор пойдешь да супротив миру – голову тебе отрубим». – «Гутарь свою волю». – «Великий грех ты содеял, казак. Обесчестил не токмо мой дом, но и все село наше. И чтоб бог от тебя, святотатца, не отвернулся, выполняй тотчас мою волю – ступай с девкой под венец». – «Да статочное ли то дело, Дорофей? Я ж вольный казак! Мне к атаману надо пробираться». – «Забудь про атамана. Бог да мир тебе судья. Однако ж мы тебя не насилуем. Волен выбирать любой путь. Оставляем тебя до вечера. Как сам порешишь, так тому и быть».
Мужики по избам ушли, но пятерых оружных на дворе оставили. Сижу, голову повесил, кручина сердце гложет. Прощай, вольное казачество, прощай, тихий Дон да степи ковыльные, прощай добры молодцы-сотоварищи!.. Вечером сызнова Дорофей с мужиками да с батюшкой идут. «Чего надумал, казак?» – «Ведите девку. Пойду под венец».
А чего ж, хлопцы, оставалось мне делать? Уж лучше в глуши с мужиками жить, чем в мать сыру землю ложиться. Так и повенчался со своей Дарьей. Она-то рада-радешенька, муженька заполучила. Девок-то на селе побо-ле парней.
Осень да зиму на Скрытне прожил, а как весна-красна грянула да травы в рост пошли, дюже затосковал я, хлопцы. Ничто мне не мило – ни лес дремуч, ни житье покойное, ни баба ласковая. В степи душа рвется, на вольный простор, к коню быстрому. Сказал как-то Дорофею: «Ты прости меня, тестюшка, но быть мне у тебя боле мочи нет. Хоть и оженился, но с Дарьей твоей мне не суждено век доживать. Казак я, в степи манит». А Дорофей мне: «Жить те с бабой аль нет – теперь ни я, ни мир те не судья. Муж жене – государь, и на все его воля. А коль не хочешь в селе нашем быть, ступай в свои степи. Мир держать не станет». Возрадовался я, Дорофею поклонился, жене, посельникам – и был таков.
– Ермака сыскал? – спросил Нагиба.
– Не сыскал, хлопцы, – вздохнул Гаруня. – Не ведал я, куды атаман ушел, скорый он на ногу. Уж токмо потом, когда налетья три миновало, дошла молва, что Ермак на реку Чусовую подался. Осел было в городках купцов Строгановых, опосля с дружиною за Камень снарядился. Плыл по сибирским рекам. На Туре и Тавде лихо татар побил. Хан Кучум выслал с большим войском Маметкула, но и его атаман на Тоболе разбил. Однако ж Кучум собрал еще большую рать. Сразились на Иртыше. Великая была сеча, но и тут донцы себя не посрамили – наголову разбили Кучума. Ермак вошел в Кашлым, а хан бежал в Ишим-ские степи. Потом были новые славные победы. О подвигах Ермака прознали по всей Руси. Знатно богатырство-вал наш донской атаман.
Дед Гаруня расправил плечи, бодро глянул на казаков.
– Не посрамим и мы славы Ермака. Так ли, хлопцы?
– Так, дедко!
– Айда на Иргиз!
Два дня летели кони степным левобережьем, два дня неслись казаки к Иргиз-реке.
– Скоро ли, дедко? – спрашивал на привалах Болотников.
– Скоро, атаман. Лишь бы до Орлиного утеса доскакать.
Орлиный утес завиднелся на другое утро; был он крут и горист, утопал в густых лесах.
– А вот и Большой Иргиз, дети, – приподнимаясь на стременах, молвил Гаруня.
На пологом, пустынном левобережье блеснула река. Подъехали ближе. Река была извилистой и
