величав, что даже бывалые казаки не смогли удержаться от восхищенных возгласов:
– Мать честная, вот то сторонушка!
– Дух захватывает, братцы!
Болотников любовался и ликовал вместе с казаками. «Сам бог повелел тут повольнице быть. Не зря ж о сих местах складывают сказы да былины. Казакам-орлам здесь жить да славу обретать», – взбудораженно думал он.
А Первушка от всей этой дикой красы и вовсе ошалел.
– Ух, ты-ы! – только и нашелся что сказать молодой детина.
– На утес тебя свожу, там, где соколы гнездуют. Вот то приволье. Уж такая ширь, сынок! Волгу на сорок верст видно, – оживленно высказывал Гаруня.
Болотников велел остановить струги. Судно толкнулось о берег, и атаман сошел на лужок, опоясанный матерыми столетними дубами.
– Здесь раскинем стан.
Казаки высыпали на берег. Разложили и запалили костры, наполнили казанки водой, поставили на треножники, положили в котелки мяса.
Было гомонно. Донцы радовались концу утомительного похода, тихой солнечной дубраве, дымам костров, буйным травам под ногами; ели жесткие овсяные лепешки, хлебали мясную похлебку, едко дымили люльками, гута-рили:
– Любо тут, станишники. Доброе место – Жигули. Походим сабельками по купчишкам.
А Болотников пил, ел и все поглядывал на утесы. Его всегда манили кручи. Так было и на богородском взгорье, куда он не раз взбирался с дедом Пахомом и слушал его сказы о донской повольнице, так было и на степных холмах, с которых любовался раздольем ковыльных степей.
Молвил есаулам:
– Пора глядачей ставить. Айда на кручу.
– Айда, батько.
Есаулы и десятка три казаков полезли к вершинам, но то было нелегким делом. Приходилось преодолевать не только чащобы, но и ущелья да буераки. Вокруг теснились каменные глыбы, шумели в густом зеленом убранстве сосны и ели, до боли резали глаза ярко сверкающие на солнце белые утесы.
– Есть ли тут тропы? – спросил Гаруню Болотников.
– Есть, атаман. Но ближе к устью. По тем тропам Ермак взбирался.
– А далече ли устье?
– С полдня плыть надо.
– Там потом и встанем.
Не час и не два пробирались повольники к жигулевским вершинам. Поустали, дымились драные зипуны и рубахи, гудели непривычные к горным подъемам ноги. Есаулы заворчали:
– Поспешил ты, батько. Надо было допрежь о тропе сведать.
– Ничего, ничего, други, привыкайте и по горам лазить. Здесь теперь наше пристанище, здесь нам и волчьи ноги иметь, – посмеиваясь, ответил есаулам Болотников.
Но вот и вершина утеса.
– Господи, Никола-угодник! Экая тут красотища! – воскликнул пораженный открывшимся простором Нечайка.
– Шапками облака подпираем, – вторил ему Васюта.
А Первушка лишь удивленно хлопал глазами да крутил по сторонам головой.
– И впрямь соколиный утес. Какая ширь, други! – молвил Болотников, снимая шапку. Ветер растрепал его черные кудри, толкнул к самому обрыву. Весело рассмеялся. – Ишь ты, дерзкий тут сиверко. Того и гляди соколом полетишь.
Долго всматривался в волжские дали. Прав оказался Гаруня: река и вправо и влево виднелась на десятки верст. Волга, натыкаясь на могучий горный кряж, замедляла свой бег и крутой подковой огибала Луку.
– Славно здесь купцов можно встретить, – довольно произнес Нагиба.
– Славно, Мирон, – кивнул Болотников. – Откуда бы они ни выплыли, а мы их – таем да врасплох. Хоть из устья Усы навалимся, хоть от истока к Волге перетащимся. Самое место здесь повольнице.
– Что верно, то верно, батька. Утайчива Лука. Теперь лишь бы купцов дождаться, – покручивая саблей, сказал Нечайка.
Болотников обернулся к казакам.
– Кто из вас, други, хочет в первый дозор заступить?
– Дозволь мне, батька, не провороню, – вышел вперед Деня.
– И мне, атаман, – молвил У стим-Секира.
Затем отозвались и другие казаки, Болотников же оставил на круче пятерых.
– Всем придет черед. А теперь на стан, донцы.
Спускались по другому склону, более отлогому, но
еще более лесистому. Когда уже были в самом низу и выбрели на просторную поляну, внезапно из трущоб вылезло около двух сотен обросших, лохматых мужиков с дубинами, кистенями, палицами и рогатинами. Ловко и быстро охватили тесным кольцом казаков.
Донцы выхватили сабли. Один из мужиков, огненнорыжий, большеротый, осерчало упредил:
– Спрячь сабли, побьем!
Ватага насела грозная и отчаянная, но Болотников не сробел.
– Геть, дьяволы! Прочь! – зычно прокричал он, потрясая тяжелым мечом.
Вожак ватаги оказался не из пугливых. Взмахнув пудовой дубиной, дерзко двинулся на Болотникова.
– Круши боярских прихвостней!
Сечу, казалось, остановить было невозможно. Но тут впереди Болотникова оказался Васюта.
– Ужель ты, Сергуня? – бесстрашно подходя к мужичьему атаману, спросил Шестак.
Вожак остановился.
– Откель ведаешь?
– Да кто ж Сергуню на Руси не ведает, – смягчил голос Васюта. – Сергуня – первейший атаман веселых. Не ты ль под Москвой скоморошью ватагу водил?
– Вестимо, водил… Но тя не ведаю.
– Да разве тебе всех упомнить, – еще более миролюбиво продолжал Васюта. – Мужиков на Руси как гороху в амбаре. Но обоз наш ты не должен запамятовать. Лет пять назад мы рыбу на царев двор из Ростова везли, а ты нас под Москвой встретил. Аль забыл, как пятерню в чану стрекавой пожалил? Чаял винца добыть, а ухватился за карася.
– Рыбий обоз? – нахмурил лоб атаман. – Людишки оброчные?.. Кажись, припоминаю, встречал с веселыми такой обоз.
– Вот и я гутарю! – повеселел Васюта.
– А ты что, из тех оброчных?
– Из тех, Сергуня. Когда-то на царя-батюшку рыбку ловил, а ныне – вольный казак.
– А энти? – кивнул Сергуня на повольников.
– Сотоварищи мои. Пришли мы с донских степей по Волге-матушке погулять.
– А не из Самары? – все еще недоверчиво вопросил Сергуня. – Отлетось вот так же с сабельками нагрянули. Норовили ватагу мою изничтожить, так мы им живо шеи свернули.
Болотников вложил меч в ножны, ступил к Сергуне.
– Ужель мы с боярскими прихвостнями схожи? Глянь на зипуны наши, атаман.
– Да зипуны вы могли и в лесу поизодрать, – молвил Сергуня. Однако цепкий, наметанный глаз тотчас охватил и рваные, просящие каши сапоги, и заплатанные портки, и грязные рубахи. Но больше всего убедили Сергу-ню трубки, торчащие в зубах Нечайки и Секиры: царевы люди бесовское зелье не курят.
Опустил дубину.
– Никак, и впрямь с Дону. А я-то чаял, государевы казаки из Самары. Поди, впервой тут?
– Впервой, Сергуня. А ты здесь давно ли? – присаживаясь на валежник, полюбопытствовал
