палестинцам ограниченную автономию в раздробленных анклавах, окруженных территориями, остающимися под израильским контролем — морским, воздушным и сухопутным. Они готовы были примириться лишь с образованием двух-трех палестинских банту станов, раболепно исполняющих все указания «еврейского государства»[627]. Разумеется, все это во все времена объяснялось и объясняется соображениями безопасности — военный дискурс продолжает формировать основы израильской идентичности и еврейско-израильского сознания. Однако за ним скрывается другая, более глубокая историческая правда: по сей день израильские политические элиты, как левые, так и правые, не в состоянии признать легитимное право палестинцев на полный национальный суверенитет внутри пространства, определенного и трактуемого ими как «Эрец Исраэль». С их точки зрения, эта территория точно и корректно названа: речь идет о наследии праотцев, принадлежащем во все времена «всемирному еврейскому народу».
На первый взгляд, пятое десятилетие оккупации захваченных в 1967 году территорий с очевидностью готовит превращение Израиля в двунациональное государство. Все усиливающееся проникновение еврейских поселенцев в районы с плотным палестинским населением представляется процессом, эффективно пресекающим всякую будущую попытку политического разделения. Однако ментальная картина выглядит совсем иначе. Продолжение грубого властного подавления палестинцев, международная критика этого подавления и, прежде всего, отчаянное насильственное и гражданское сопротивление израильской оккупации все более укрепляют и заостряют [в Израиле] коллективное сознание «народа, живущего отдельно» (Числа 23: 9). Фиктивный израильский «этнос» — именно из-за фиктивности, позволившей ему свободно сформироваться, а также из-за вечных сомнений в своей культурно-национальной идентичности (особенно в оппозиции ближневосточному пространству) — продолжает демонстрировать [смешанное со страхом] презрение по отношению к соседям и по сей день категорически отказывается сосуществовать в условиях равенства и кооперации с «другими», находящимися рядом с ним или даже в его среде.
Это фундаментальное противоречие может подтолкнуть Израиль, при крайних обстоятельствах, к агрессивной атаке на соседей, живущих под его контролем, — как тех, кто страдает от сегрегации в качестве граждан Израиля второго сорта, так и тех, кто живет в условиях весьма специфического апартеида как подданные, лишенные какого бы то ни было гражданства. Каждый из нас способен без труда вообразить, сколь далеко, вернее, сколь низко может завести нас этнотерриториалистская политика, абсолютно безвыходная и чрезвычайно опасная, если вспыхнет новое массовое гражданское восстание — всеобщее восстание неевреев в «неделимой Эрец Исраэль».
Так или иначе, альтернатива, основанная на серьезном, многообещающем компромиссе — отступлении Израиля к границам 1967 года, создании рядом с ним палестинского государства (с Иерусалимом в качестве общей столицы), основании конфедерации между двумя суверенными, демократическими республиками, принадлежащими всем живущим в них гражданам, — представляется в момент написания этих строк удаляющейся несбыточной фантазией, теряющейся в черном туннеле времени[628].
После двух тяжелых интифад существенные секторы израильского общества осознали, что изрядно устали от мифологии земли. Впрочем, это идеологическое «расслабление», особенно если принять во внимание гедонизм и индивидуализм его носителей, все еще не приносит существенных и, главное, устойчивых электоральных плодов. На данный момент нечего и говорить о решающем общественном повороте в направлении [хотя бы базисной готовности к] массированной эвакуации поселений и разумного компромисса по вопросу о судьбе Иерусалима. Несмотря на то что и без того высокая чувствительность израильского общества к потерям среди своих солдат усиливается с каждым новым конфликтом, серьезное массовое движение за мир[629] в стране еще не появилось; в ней все еще почти целиком довлеет сионистская внутригрупповая мораль. Баланс политических сил в Израиле не только не изменил свой вектор — на деле этнорелигиозные и секулярные расистские группы в последние годы лишь усиливаются. Опросы общественного мнения, произведенные в момент, когда я заканчиваю эту главу, указывают, что 70 % евреев-израильтян искренне верят, что принадлежат к избранному народу[630].
Все возрастающая дипломатическая изоляция Израиля (в регионе и во всем мире) также не слишком волнует израильскую политическую и военную элиту, пребывание которой у власти напрямую обусловлено сохранением ощущения постоянной осады. До тех пор, пока Соединенные Штаты — под давлением просионистского лобби (еврейского и евангелистского) и военно-промышленного комплекса[631] — будут поддерживать сохранение нынешнего статус-кво и позволять Израилю расценивать свою политику как совершенно легитимную, а силовые возможности — как безграничные, какое-либо продвижение по направлению к компромиссу остается чрезвычайно проблематичным.
В создавшихся исторических условиях как обычный рациональный расчет, так и видение будущего, основанное на универсальной морали, превращаются в Израиле в утопию. Как все мы хорошо знаем, к началу XXI века общественный потенциал и политическое влияние утопий изрядно снизились.
V. Вместо заключения: печальная история о скорпионе и лягушке
Лишь прямое сотрудничество с арабами может обеспечить достойное и безопасное существование… Меня меньше огорчает то, что евреи недостаточно умны, чтобы это уразуметь, нежели то, что им недостает чувства справедливости, чтобы к этому стремиться.
Как-то раз скорпион захотел перебраться через реку. Не умея плавать, он попросил лягушку переправить его на своей спине. Лягушка-попрыгушка удивилась: «Но ведь ты кусаешь всех, кого можешь!» — «Верно, — ответил скорпион, — но тебя я кусать не стану, так как, если ты умрешь, я тоже потону». Лягушка впечатлилась этим аргументом и согласилась перевезти скорпиона на другой берег. Ровно посередине реки скорпион укусил своего перевозчика. «Зачем ты это сделал? — спросила, рыдая, умирающая лягушка. — Ведь теперь ты умрешь вместе со мной!» — «Такова уж моя природа», — успел простонать скорпион, прежде чем пойти ко дну.
История о скорпионе и лягушке общеизвестна, ее мораль также не очень сложна: далеко не все прислушиваются к здравому смыслу; нередко характер или так называемые сущностные соображения предопределяют образ действий. У исторических движений и процессов нет ни характера, ни, тем более, «сущностных соображений». Однако они, вернее сказать, их проводники нередко оказываются под влиянием инертных мифов, уже не соответствующих меняющейся под воздействием [динамики] обстоятельств логике. Хорошо известна непереводимая британская поговорка: «Common sense is not common»[632]. Представляется, что нынешний этап сионистского предприятия представляет собой недурную иллюстрацию актуальности этой хитрой поговорки[633].
В изобретении мифа о еврейском народе-скитальце, изгнанном со своей родины две тысячи лет назад и стремившемся при первой возможности туда вернуться, была немалая практическая логика — невзирая на то что он целиком базировался на исторических выдумках. Ветхий Завет не является патриотическим текстом ровно в той же степени, в какой «Илиада» и «Одиссея» не являются теологическими и монотеистическими произведениями. У ханаанских крестьян не было политической родины, ибо таких родин на древнем Ближнем Востоке вообще не существовало. Местное население,
