— Да чтой-то мы всухую-то?! — всполошилась Лиза.
— И правда! — тоже удивился Мишка и давай разливать по рюмкам.
А Лиза кинулась в избу, принесла гармошку да сунула мне в руки.
Тут и пляска наладилась.
Лиза выскочила на середину веранды (у меня на веранде не то что картовная артель, целая свадьба поместится — во всю глухую стену избы), прошла круг да перед генералом давай отплясывать:
За столом все — впокатущую. Когда она успела частушку переиначить?!
Делать нечего — поднялся генерал, прошел круг напротив Лизы, ковырялочку с притопом вспомнил и ответил по всем правилам:
Тут Лиза и меня не забыла, чтоб не ревновал к генералу:
А генерал уже у стола молотит, Ильюшиху вызывает:
Ильюшиха из-за стола вылетела, и пошла трескотня — хорошо, переводы под полом из тесаных еловых комлей.
созоровала Ильюшиха да и грымнулась без сил на лавку.
А вечером мы с генералом пошли в баню. Ума не приложу, когда Лиза истопить ее успела, вместе ж за столом сидели?
Париться он горазд, как и я, грешный, оттого он мне еще больше пришелся по нутру.
Не знаю, представленья не имею, как он живет там, в своей высоте, но здесь он жил хорошо. Он старался жить хорошо. И это у него получилось. Ну да ведь один день по сравненью со всей жизнью — как воздуху раз вдохнуть.
Баня ему понравилась.
— Сруби, — говорит, — Саша, мне такую вот баньку, только чтоб окошко побольше да потолок повыше. Хочу свой угол заиметь на родине. Буду приезжать, когда выдастся время.
Я, конечно, одобрил его решенье и сразу согласился, сказал даже, что коль картошка посажена, то завтра можно и начать, и что до сенокоса сруб поставлю.
Потом-то я раскинул мозгами, и сомненье взяло. Не приезжал он полжизни, еще, может, столько же не приедет. Вот и не знаю теперь, что сказать насчет бани. Срубить-то срублю, а дальше?..
И еще я должен честно сознаться, что генерал ко мне заехал, конечно, не специально, а по ошибке, из-за Савоси — не поросенка нашего, а другого Савоси. У него привычка такая есть: заскочил в чайную на станции, все — домой не идет, остается ночевать на вокзале. Там тихо, почти всю ночь пассажиров нету, приходят они только под утро, к московскому поезду. Так и это для Савоси хорошо — разбудят, чтоб приползти домой по холодку и в потемках. Правда, в последнее время Савося вокзал невзлюбил. Заменили там скамейки, широкие и длинные, старой работы, на новые, с подлокотниками для каждого сидельца. Теперь не ляжешь на них, подлокотники мешают. А на полу — кто ж осмелится отдыхать на нем, лучше уж тогда в хлеву с поросенком.
Но в ту, генеральскую, ночь был все-таки Савося на вокзале и, наверно, не на полу дрыхал, а сидел, как порядочный, в кресле, потому что лежащего на полу генерал вряд ли стал бы расспрашивать о деревенских новостях.
Савося возьми да и брякни своей колоколкой, что бригадир у нас Огарыш, то есть я, к нему, мол, и идти надо. Уж кому-кому, а Савосе-то хорошо известно, что я не бригадир, что булава давно Степану Коряге передадена. С пьяного перепугу, пожалуй, брякнул, а может, нарочно, созоровал.
Думаю все-таки, что созоровал, вроде как обиду выместил. Но как он в таком случае пронюхал, что у меня боров Савосей окрещен? Боров — не теленок, на охожу не ходит, звать по имени на всю деревню не надо.
Наверно, проговорился Борис Иванович — мы с ним недавно в моем хлеву перестилали полы.
Значит, опять я через скотину пострадал. Хотя какое — пострадал? Наоборот! Я не в обиде. Генерал, кроме всего прочего, мне картошку посадил. Борозды, правда, узковаты, окучивать будет плохо. Да ведь что поделаешь — давно генерал за плугом не ходил, отвык.
Не в гусях дело
Как где в нашей деревне веселье с выпивкой, не заугольное, а честь по чести, застольное и по случаю праздника, так там гусь тушенный с яблоками вместо потрохов посередь скатерти. Люди
