Правда превыше всего: 1988
Делать литературный год событийным продолжали публикации.
После года предыдущего, когда, казалось бы, все граждане стали читателями…
Вернее, так: если ты читатель, то ты — гражданин; если не читаешь «толстые» журналы, то — неизвестно кто…
Итак, после 1987-го — года, в эпицентре которого расположены опубликованные в «Дружбе народов» «Дети Арбата», бестселлер перестройки — 1988-й отмечен публикациями «Чевенгура» в «Дружбе народов», «Доктора Живаго» и «Факультета ненужных вещей» в «Новом мире»; «Реквиема» сразу в двух журналах — обгоняя друг друга, Ахматову печатали «Нева» и «Октябрь»; «Крутого маршрута» Евгении Гинзбург в «Даугаве», с предисловиями Анатолия Рыбакова и Василя Быкова; там же, в «Даугаве», которую тогда выписывали и в Москве, дважды напечатан Владимир Набоков — «Истребление тиранов» под рубрикой «Научная фантастика», а стихотворение «Ut pictura poesis» помещено на третью страницу августовского номера с «Гримасами города» М. В. Добужинского, который давал Набокову-мальчику уроки рисования; в даугавской «Memoria» — главы из мандельштамовского «Шума времени» и «История моего заключения» Николая Заболоцкого; многие публикации замечательного журнала сопровождались комментариями тогда еще рижанина Романа Тименчика; не забудем и о публикации пьесы «Дзинь» Евгения Харитонова в «Искусстве кино», стихов Александра Галича, Юлия Даниэля, Юза Алешковского; социально откровенной прозы Владимира Тендрякова: в «Знамени» — «Охота» (о борьбе с «космополитами», о страхе сорок девятого года), в «Новом мире» — рассказы «Пара гнедых» и «Параня», может быть, лучшее из написанного Тендряковым вообще.
Год был открыт публицистической пьесой «Дальше… дальше… дальше» М. Шатрова в «Знамени» (при особых сложностях с цензурой: «живые» Троцкий, Струве, Корнилов, Бухарин, Сталин, Каменев, Зиновьев, «нестандартный» Ленин — знали бы тогда цензоры, что будут вытворять газеты с образом бессмертного вождя спустя несколько лет) и — через «Московскую улицу» Бориса Ямпольского — продолжен «Глазами человека моего поколения» Константина Симонова, а потом — замятинским «Мы».
«Ближняя» советская история подвергалась безусловному испытанию. Порой даже сами авторы не знали, не ведали, что своими долгожданными публикациями они подписывают приговор своим же текстам: шагровская схема, казавшаяся по тем временам столь смелой, — «хороший» Ленин, «противоречивый» Троцкий и «отвратительный» Сталин — есть схема советская, вроде бы очистительная, но, в общем-то, неочищающая и ничего не отчищающая.
В «Неве» печатался перевод «Слепящей тьмы» А. Кестнера, в «Роднике» — «Скотный двор» Дж. Оруэлла, в «Новом мире» — его «1984». А на последней, библиографической, страничке тот же «Новый мир» продолжал оповещать читателя о выходе в свет новых томов Маркса и Энгельса.
Журналы и продолжали идти советско-ленинским курсом, и подрывали его.
На литературном дворе стояла чрезвычайно разнообразная эпоха.
С одной стороны, уже выходил, поднимался на поверхность, к читателю — в рижском «Роднике» — андеграунд, о котором появились вполне взвешенные и здравые, отнюдь не только захлебывающиеся от радости суждения, не только завышенные оценки, — например в «Даугаве» прозвучал вполне трезвый голос, мало кем в ту эйфорическую пору расслышанный: «Были произведения слабые, подражательные, написанные, как ни парадоксально, в духе вполне 'официальной' литературы, но только с другими знаками…» В Москве 7–8 мая в одной из частных квартир прошла конференция редакторов независимых изданий — среди ее участников «Хроника текущих событий» и «Экспресс-хроника», «Гласность», «Митин журнал», «Часы», «Женское чтение», «Третья модернизация».
С другой стороны, редакции — рядом с публикациями Евг. Гинзбург, В. Набокова, андеграунда — оговаривались: «Сегодня общепризнанный критерий полезности и нужности любого издания — насколько оно служит делу социализма, в какой мере оно придерживается примата общечеловеческих гуманистических ценностей» («Даугава», № 9). Между социализмом и общечеловеческими ценностями ставился знак равенства.
Приведу цитату из статьи А. Нуйкина «Идеалы или интересы», которую обсуждали, может быть, активнее, чем политическую беллетристику: «Время криком кричало, призывая Ленина. Сталина призвала и подняла на пьедестал приказная административная система управления».
Любопытно распределение лиц и фигур истории: тех, кто «с нами», и тех, кто «против нас». «Мы» по Пуйкину — это Ленин, Макаренко, Вавилов, Булгаков… «Против нас» — Сталин, Берия, Лысенко.
Исторически еще все было продолжением «оттепели», было связано с идеологией шестидесятников, с эйфорией, вызванной внезапной возможностью воплощения их стремлений и мечтаний. И. Роднянская в новомирской статье «Назад, к Орфею» (№ 3), тщательно разбирая современную поэтическую ситуацию, не удержалась: «В связи с частыми нынче сопоставлениями эпохи после 1956 года и сегодняшних дней…»
Сопоставления были навязчивыми.
И шестидесятники в этом процессе удовлетворенно ощутили оправданность своей жизни. Торжество шестидесятнической идеологии стало одним из центральных сюжетов года.
Собравшись через десять с лишком лет на свой «вневременный и чрезвычайный» съезд, бывшие депутаты ностальгически вспоминали, посмеиваясь, свое прошлое (см. «Общая газета», 1998, № 8). Встреча произошла по инициативе Егора Яковлева, нынешнего редактора «Общей газеты», а в те времена — редактора «Московских новостей». Можно сказать, главного редактора главной, самой отважной газеты того времени.
Другой редактор самого смелого журнала, журнала «Огонек», тоже бывший депутат, Виталий Коротич на много лет занял вполне респектабельную должность профессора журналистики в Бостонском университете.
Еще один бывший депутат, Евгений Евтушенко, после нескольких лет преподавания в американской глубинке ныне преподает в одном из нью-йоркских учебных заведений.
Время раскидало депутатов по миру.
Роальд Сагдеев, ставший мужем Сьюзен Эйзенхауэр, внучки президента, принимавшего Парад Победы на Мавзолее в сорок пятом, — в тех же США.
Чистоты, подобной сахаровской, не наблюдается.
Гавриил Попов — в ректорах таинственного Международного университета, город Москва. Университетские особняки — это бывшие дачи кремлевских руководителей в Кунцеве; роскошное место, потрясающий, как говорят нынче, кусок. Правда, удалось поучаствовать в перераспределении (так?) собственности не всем: неумелые так и остались у порога богатства (дальше их не пустили — или они сами не смогли, не так были воспитаны своими советскими родителями, чтобы без всяких моральных мучений поучаствовать в «большом хапке»).
Тут путь у каждого свой: перестройка была делом общим, зато конкретный результат у каждого индивидуальный.
Заметна смена профессиональных и жизненных интересов, а не только вытеснение с занимаемых политических позиций.
Элем Климов, например, так и не снимает кино.
Ролан Быков тоже не снимал, но зато возглавил фонд, называвшийся первоначально, если мне не изменяет память, детским; вскоре крупными буквами в здании на Чистых прудах было вызолочено: «Фонд Ролана Быкова». Что, зачем, почем, почему?.. Не дает ответа.
В повестке дня «вневременного и чрезвычайного» были пункты, гласившие:
1) За что боролись?
2) На что напоролись?
После открытия шуточного съезда Горбачев дал слово Николаю Шмелеву, обозначив выступление последнего так: «Авансы и долги как форма жизни отечественной интеллигенции».
Смех смехом, капустник капустником, однако итоги деятельности, а не только размышлений бывших властителей дум, державших у экранов всю страну почище любых мыльных опер, грустные. Добиться они смогли с полным успехом только одного: компрометации своих идей и своих усилий по исправлению не
