бы файные колокола были! Пусть и рисуночки!
— Они на всех колоколах имеются! В беженцах, бывало, под Саратовом, залезем на колокольню, а там святой Георгий протыкает змея пикой! Глядим-глядим на диво, не наглядимся, аж страх берет! Святые слова написаны какие-то…
Кто-то даже вскочил в горячке на ноги и замахал длинными рукавами:
— А я вот что скажу! В рисуночке-то и вся сила! Иной раз нарисовано так, что колокол тебе каждый гром, каждую молнию, каждый мор на свиней или на коров от села отведет, пожар погасит, голод отгонит! Жалеть на такое?.. А на супрасльских так прямо и написано: «Как орел парит в небесной вышине, тако и звон колокола прогоняет громы и приносит милость божью». Сам читал! Скупиться на колокола — грех. Правду вам кажу!
Прокричав, видимо, впервые за свою жизнь такую длинную речь, смущенный человек снова упал на колени. Толпа заворчала. Что за сомнение? Кто же поскупится на такое дело? Да найдут, найдут они деньги, и не такие!..
— Только чтоб звонили как на небе! — высказала пожелание Пилипиха.
— Мастера теперь хорошие! — успокоил ее желтолицый. — Только дай в лапу, подмажь хорошенько!
— О-о! Теперь все могут сделать, лишь бы деньги!
— В прошлом году, когда мы хотели…
— А что вы думаете? — оборвал дебаты Альяш. — Придется отвалить этим ловкачам такой капитал. Не клепать же все время в это било, созывая людей на молебен или на сходку!
Обговорив так и этак с народом проблему колоколов, Альяш перешел к другому:
— Теперь скажите: чего хотите?
Люди растерянно умолкли. Цель прихода сюда как-то сама собой забылась, отошла на второй план.
И вдруг раздался тоненький голосок шестилетней девочки, стоящей на коленях рядом с матерью:
— Дядя-а, а правда, дядя, что церква эта из земли выросла?
По толпе прокатился сдержанный смешок, такой, чтобы не нарушить торжественность момента. Прокатился и сейчас же умолк. Послышалось, как шипят сердитые бабки на молодку:
— Куда смотришь?!
— Привела свое отродье в святое место — следи!
— Тащат сюда бог знает кого!
— Как не совестно!
— Бога не боятся!..
Молодица начала просить пророка:
— Прости, Альяшок, божий человек! Прости ее, маленькая она у меня еще, да очень уж шустрая! Все ей надо знать, все выпытать! Что я дома тебе говорила? — понизив голос, выговаривала она дочке. — Как тебя учила? А что ты мне обещала?.. Прости, отец, не обижайся!
Альяш не смешался и не обиделся. Подумав минуту, сказал негромко:
— Конечно, из земли. Кирпич — земля, дерево — тоже, — выходит, из земли, а как же!
Толпа вздохнула с облегчением, отметив про себя мудрость пророка.
— Так чего же вы от меня хотите? — повторил Альяш.
— Доли нет, Альяшок! — горестно вздохнула баба с перевязанным глазом.
— Ой, нет!.. Не-ет, ей-богу!..
Люди уже освоились и осмелели.
— Горе у нас, Альяшку, такое, что и золотом не залить, — со слезами в голосе сказала женщина. — Дочка у нас померла… — Голос ее прервался. — Одна была… Такая красавица! Как солнышко!.. Ы-ы- ы!..
— Дай я скажу, ты погоди! — сурово оборвал ее муж. — Разведешь сейчас тут по-бабьи!.. Ну, померла, — знать, так ей было на роду написано!.. Слухай, Альяш! Повез я дочку хоронить, а батюшка за три злотых не соглашается идти на кладбище! Потребовал, холера, чтобы еще два дня откосил ему на болоте, — такая, говорит, у него такса за требу! Со злости хотел оставить покойницу у него на крыльце и уехать. Куда денешься! Мертвому все равно, как его хоронят, да ведь люди осудят! Ну, и согласился!.. А к тебе пришел, чтобы заявить. Ты скажи, Альяш, где справедливость?! Почему они на нашей беде наживаются? Разве им так позволено?..
Мужик попал в самую точку. Люди закричали:
— Управы на них нет!
— Гроб не успеешь опустить в яму — глядь, а поп уже отслужил!.. Мах-мах своим кропилом, прогундосит что-то себе под нос и умотает домой! Лишь бы денежки слупить!
— О-о, это они умеют!
— А за крестины как дерут!
— Как на маслобойке в Кринках масло из льняного семени выжимают — сколько удастся!..
— Приехали чиновники, все описали за подати, оставили на голом месте — ни коровенки, ни свинки, ни курочки. Пара ульев была, и те забрали! — Пожилая женщина заплакала навзрыд.
— И у нас секвестраторы лютуют! — старалась перекричать плачущую обиженная бабка.
— Над верой нашей измываются! У нас проповедь читали по-польски, а кто кричал, чтоб по-нашему, того полиция в холодную упекла!
— Я на чугунке работал, в ремонтной бригаде, костыли забивал. Приказали мне сменить веру. Говорю панам: «Это постолы просто сменить, рубаху, а с верой так — кто с какой родился, такой и держись…» Они сразу: «А-а, ты еще отбрехиваешься?!» И меня с работы поперли, католика взяли на мое место!
— Ты президенту об этом скажи, Илья! Про все поведай, в Варшаве ничего не знают! Президент тебя послушается!
— А что президент?! У гродненского архиерея под самым носом на костел переделывают Софийский собор! Наняли каких-то бродяг, а те православные кресты с куполов скинули! Думаешь, до Мостицкого не дошло? Газет он не читает? Посмеивается небось себе в усы!..
— Мостицкий и приказал, а архиерей с ним заодно!
— Конечно! Вместе чаи на балах распивают, шанпанские да на курортах вылеживаются!
— Уже третью церковь ломают в Гродно!
— Ха, замолчал бы, дед, о своем Гродно! Под Хелмном и Седлецеми пятьсот штук закрыли, а священникам ноги-руки поломали!
— Если так пойдет и дальше, ни одной не останется, только на покосившихся колокольнях березки да рябины вырастут!
— Того и добиваются!
— Народ уже что поет, слыхал?
— Верно! Под татарином было легче! Татарин, говорят, веры не трогал!
— Тяжко нам, Илья! Иногда слезы застят нам солнце! С обидой мы к тебе!
Пророк молчал, словно подавленный всей тяжестью народного горя. Вдруг поднял голову и обвел глазами возбужденную толпу.
— А разве Христу легче было?! — пришло к нему озарение. — Разве он меньше страдал, спрошу я вас? Родился в такой нищете, что даже голову некуда было положить!
Голос его дрогнул. Альяш, как и все жестокие люди, был очень сентиментален. Чтобы овладеть
