захожу в пустую шахту лифта, и мне предстоит долгое падение. Ноги подкосились, но я все-таки сумела дойти до ванной, где меня вырвало. В тот миг мне хотелось сунуть голову в эту рвотную массу и уже не вынимать. Смерть казалась единственным выходом. Один из полицейских зашел в ванную и встал рядом со мной, пока меня рвало. Я почувствовала, что он догадывается о моих намерениях. Когда я в очередной раз опустила голову в унитаз, он схватил меня за плечо и сказал: «Вы должны быть сильной». Приступ рвоты закончился. Полицейский помог мне подняться. Помню, как я спустила воду в унитазе, подошла к раковине, наполнила ее холодной водой и окунула голову, а полицейский взял полотенце и обмотал его вокруг моей головы, потом что-то крикнул своему коллеге, и они вдвоем помогли мне надеть пальто, спуститься вниз и сесть к ним в машину. В госпитале меня привели в какую-то маленькую комнату. Мы ждали с четверть часа, пока прибудут «официальные лица», — но мне было все равно. Я знала, чем дольше их но будет, тем дольше мне не придется видеть…
Она замолчала на полуслове, чтобы закурить следующую сигарету.
— В те пятнадцать минут я выкурила, должно быть, шесть сигарет подряд. Потом дверь распахнулась, и вошли двое мужчин. Оба средних лет, круглолицые, хмурые, один из них был в белом халате, другой в костюме. Доктор и инспектор полиции. Доктор взял стул и подсел ко мне. Коп остался в дверях, откуда смотрел на меня своими темными, цвета ночи, глазами. Доктор наконец осмелился встретиться со мной взглядом. Когда он заговорил: «Мадам, мне очень жаль…», меня покинули остатки сил. Я проревела минут десять — выла, как раненый зверь, доктор попытался взять меня за руки, чтобы поддержать, но я оттолкнула его. Он предложил успокоительное. Я закричала, что ничто не может заглушить мою боль. Потом доктор начал объяснять. «Наезд… при переходе улицы… были на зебре, когда водитель сбил обоих… ваш муж погиб на месте, дочь умерла пятнадцать минут назад… мы сделали все, чтобы спасти ее, но у нее была сломана шея и другие внутренние повреждения были слишком серьезными…». Потом заговорил инспектор, который сообщил, что прохожий записал номера автомобиля — это черный «ягуар» — и они рассчитывают задержать машину вместе с водителем в ближайшие сутки. «Мы квалифицируем это как убийство по неосторожности… но я должен задать вам вопрос: у вашего мужа были враги? Может, кому-то была выгодна его смерть?» Я снова расплакалась, объясняя, что Золтан был замечательным человеком, лишенным всяких амбиций, с чего бы вдруг кому-то желать ему смерти? «Tres biеп, madame,[118] — сказал инспектор, — извините, что пришлось задать вам такой трудный вопрос в столь неподходящий момент». — «Я хочу их видеть», — закричала я. Но мне отказали, сообщив, что повреждения слишком серьезные. Я закричала еще громче: «Мне все равно, как они выглядят, я должна их увидеть». Но все в один голос сказали «нет», потому что это слишком тяжелое зрелище… Доктор сказал, что у Золтана череп раскрошен колесами, а Юдит проволокло несколько метров по асфальту, и ее лицо… Вот когда я обезумела — перевернула стол, стулья, расцарапала себе лицо, а потом пыталась разбить голову о стены. При этом я визжала, что хочу умереть. Помню, полицейский и инспектор пытались держать меня, а я боролась с ними. Доктор выбежал из комнаты, вернулся с медсестрой, кто-то силой стянул с меня пиджак, в руку впилась иголка, и перед глазами стало черно… Когда ко мне вернулось сознание, я обнаружила, что лежу, привязанная к кровати, в психиатрическом отделении госпиталя. Дежурная медсестра сказала, что в течение двух дней меня держали на транквилизаторах. Еще она сказала, что из полиции хотят поговорить со мной. Спустя несколько часов появился инспектор. К этому времени один из дежурных докторов решил, что я успокоилась и меня можно развязать, так что я уже сидела в кровати, но по-прежнему была подключена к внутривенному питанию, поскольку от еды отказывалась. Инспектор сразу перешел к делу. «Мадам, мы задержали водителя…» — сказал он. Водителя звали Анри Дюпрэ. Он был ответственным сотрудником крупной фармацевтической компании и проживал в Сен-Жермен-ан-Лэ. Полиция была уверена, что он был очень пьян в момент наезда: когда на следующее утро его арестовали у него дома, тест показал, что уровень алкоголя в крови значительно превышает допустимую норму… Инспектор также сообщил, что один из наших соседей опознал тела и их передали в похоронное бюро, где гримеры восстановили лица, так что, если я хочу увидеть их сейчас… Но я сказала инспектору, что не хочу видеть их мертвыми, потому что не могу себе представить…
Снова долгое молчание.
— У нас было не так много друзей в Париже. Но мой любовник-бизнесмен, мсье Корти, все-таки пришел навестить меня. Я по-прежнему была на успокоительных, еще под «подозрением на суицид», но даже в таком состоянии смогла заметить, что он был поражен моим внешним видом. Его доброта была безгранична. Он сказал, что взял на себя все расходы по организации похорон… «Я договорился с моргом, и погребение отложат на неделю, пока вы не оправитесь…». Но я сказала, что не хочу присутствовать на похоронах… что не вынесу этого… пусть лучше их кремируют сразу. Мне было все равно, что они там сделают с этим пеплом, для меня это был всего лишь пепел, и теперь, когда моей дочери и мужа не было в живых, все это не имело значения. Мсье Корти пытался переубедить меня, но я не слушала его доводов. «Сожгите их сейчас же», — прошипела я, и мсье Корти лишь покорно кивнул головой, пообещав, что хотя и с сожалением, но просьбу мою выполнит. Через несколько дней меня выписали из госпиталя. Мсье Корти прислал за мной машину, вернулась домой, в пустую квартиру, где все, казалось, застыло в тот момент, когда они ее покинули. Кастрюля с соусом для спагетти, уже свернувшимся, так и стояла на плите. Перед камином были разбросаны альбомы для рисования и куклы Юдит. Очки Золтана для чтения по-прежнему балансировали на ручке кресла-качалки, где он тогда сидел. Как и книга, которую он читал: венгерский перевод «Презрения» Моравиа. Ты знаешь этот роман?
— Конечно, — сказал я. — По нему еще был снят фильм Годара.
— Мы смотрели его в лучшие времена нашего брака. Когда отношения дали трещину, Золтан буквально заболел и фильмом, и романом. Потому что ассоциировал себя с главным героем. Как и персонаж Моравиа, он потерял уважение своей жены. До самой своей смерти — каждый день и каждый миг — я буду оплакивать мужа и свою дочку…
— Ты испытывала чувство вины?
— Конечно. Особенно когда через несколько дней после выписки меня вызвали в commissariat de police [119] Шестого округа. Инспектору нужно было официально допросить меня, чтобы закрыть дело. И вот тогда я узнала, что тот прохожий, которому удалось записать номера автомобиля, видел Золтана и Юдит перед самой их гибелью. Золтан заприметил такси в конце улицы и побежал вместе с Юдит поймать его. И на полпути…
— Но ты не винила себя в том, что…
— Я во всем винила себя, черт возьми! Если бы я не настаивала на том, чтобы они торопились домой к ужину…
— Но это абсурд, и ты это знаешь.
— Только не говори мне про абсурд. Будь я более гибкой, не уперлась бы со своим идиотским соусом…
Снова воцарилось молчание, и я не осмеливался нарушить его. Наконец она сказала:
— Тебе пора.
— Хорошо.
