— Тайная полиция… Когда они пришли убивать моего отца, заодно жестоко избили мать. Лицо было всмятку.
— Когда это случилось? — спросил я.
— Одиннадцатого мая 1957 года. Мне было семь лет. Мой отец был редактором газеты. Одно время он даже состоял в партии, а после того, как в пятьдесят шестом русские танки подавили восстание, стал ярым антикоммунистом. Когда установилась военная диктатура, он ушел в подполье и выпускал самиздатовскую газету — резко оппозиционную режиму Кадара. Отца никогда не было дома — он был в бегах, но я помню, как эти люди в строгих костюмах будили нас среди ночи. Обыскивая квартиру, они даже меня стаскивали с кровати… Это продолжалось долгие месяцы. Я все время спрашивала у мамы: «Почему эти дяди охотятся за папой? Когда я снова у вижу папу?» Мама просила меня набраться терпения… говорила, что скоро мы снова воссоединимся с отцом, но предупреждала, чтобы я прекратила расспрашивать о его местонахождении и, если вдруг в школе кто-нибудь спросит меня, где он, я должна была ответить: «Не знаю». И вот однажды, в пятницу, мама сказала: «У меня замечательный сюрприз. Мы уезжаем на уик-энд». Но не сказала, куда именно мы отправимся. Мы сели в нашу маленькую машину и с наступлением темноты тронулись в путь. Спустя несколько часов — не помню, как долго мы были в дороге, потому что спала на заднем сиденье, — мы свернули на узкую просеку и вскоре остановились у маленького коттеджа в лесу. Там, в доме, был папа. Я бросилась к нему и не хотела отпускать… даже когда мама, которая плакала от счастья, пыталась обнять его. Папа был только моим, пока я не устала и не захотела спать. Меня уложили на продавленный диван в гостиной. Помню, раз или два я просыпалась среди ночи. Меня будили стоны, доносившиеся из спальни. Конечно, я не понимала, чем они там занимаются, и снова проваливалась в сон… Но потом вдруг резко забарабанили в дверь. Помню, было много громких голосов, и мама выбежала из спальни, а я обернулась и увидела, что папа пытается выбраться из окна. Потом распахнулась входная дверь и ворвались полицейские и двое мужчин в штатском. Один из копов бросился в спальню, повалил папу на пол и принялся избивать его дубинкой. Мама начала кричать — и мужчина в штатском несколько раз ударил ее по лицу. Теперь уже кричала я, но меня удерживал другой коп, пока его коллега тащил папу на улицу. Мужчина, избивавший маму, остановился и толкнул ее на диван. Ее лицо было кровавым месивом, она лежала как мертвая… Я хотела броситься к ней, но меня вытолкали на улицу. То, что я увидела там, врезалось к память на всю жизнь. Моего отца, со связанными за спиной руками и веревкой на шее — другой ее конец был закреплен на дереве, — заставляли встать на стул, который принесли из дома. Отец отказался, и тогда мужчина в штатском схватил его за мошонку и сжал с такой силой, что папа согнулся от боли. Двое копов все-таки поставили его на стул, а я все плакала и пыталась отвернуться. Тот мужчина, который издевался над папой, крикнул копу, державшему меня: «Пусть смотрит». Коп схватил меня за волосы и заставил смотреть, как другой парень в штатском выбивает стул из-под ног отца… Папа задергался, захрипел… — Маргит замолчала и глотнула виски. — Умирал он целых две минуты. И как ты думаешь, что сказал один из офицеров в штатском — все они были из тайной полиции: «Теперь ты знаешь, как мы поступаем с предателями».
— Боже правый, — произнес я. — Как они могли так поступить с тобой… маленькой девочкой…
— Потому, что они подонки. И потому, что могли так поступать. В их руках была власть. Они устанавливали правила игры. Они могли заставить семилетнюю девочку смотреть, как линчуют ее отца.
— Что было потом?
— Они запихнули меня в машину и увезли в сиротский приют. Это был сущий ад. Я пробыла там три недели, отказывалась вставать с постели, разве что в туалет выходила. Ни с кем не разговаривала… Помню, они подсылали мне врачей. Я не сказала им ни слова. Врачи шепотом говорили нянечкам и воспитательницам: «Она травмирована… Она в шоке… Ее нужно кормить». Но я отказывалась от еды. Меня насильно привязывали к кровати и кормили… Через три недели пришла воспитательница и сообщила: «Приехала твоя мать. Ты уезжаешь». Я не испытала никаких эмоций. Я не заплакала от счастья, ничего не чувствовала, кроме пустоты… Мама ждала меня в кабинете директора. Ее лицо… Один глаз был полуоткрыт, а другой… в общем, она ослепла на тот глаз. Она пошла ко мне и обняла, но в ее руках не было ни силы, ни тепла, что-то в ней надломилось. Маму сопровождали двое мужчин в штатском. Когда я увидела их, тотчас сжалась — потому что была уверена, что такие же, как они, убили моего отца. Даже их смутил мой страх, один из них что-то шепнул моей матери, а она зашептала мне: «Они хотят, чтобы ты знала, они не причинят тебе вреда». Но я все равно боялась их, пока мать не присела возле меня на корточки и не сказала: «Мы получили разрешение покинуть Венгрию. Эти люди довезут нас до австрийской границы, а там нас встретят другие люди и отвезут в город под названием Вена. Там мы начнем новую жизнь». И опять я ничего не сказала. Только: «Те дяди, которые убили моего отца… они снова будут бить нас?» Один из мужчин присел рядом со мной и сказал: «И они больше никогда не причинят вам боль. И я обещаю тебе, что они будут жестоко наказаны за то, что они сделали». Как я узнала от матери несколько лет спустя, люди, что приезжали с ней в приют, тоже были из тайной полиции. Смерть моего отца наделала много шума. Кто-то из офицеров, присутствовавших при казни, раскаялся и связался с корреспондентом «Рейтер» в Будапеште. Дело получило широкую огласку — особенно тот факт, что меня заставили смотреть на все это… Как видишь, и у полицейских иногда просыпается совесть.
— Что было дальше?
— Состоялся cause celebre.[142] Это был самый разгар «холодной войны», и пресса по всему миру растиражировала эту историю — про зверства коммунистов и все такое, Как бы то ни было, правительство Кадара оказалось под большим давлением, от него требовали «решить проблему». Поэтому они предложили моей матери вместе со мной покинуть страну и дали немного денег, чтобы мы могли начать новую жизнь на Западе.
— А что случилось с теми двумя, что мучили твоих родителей?
— Их звали Бодо и Ловас. После того как мы покинули Венгрию, они были приговорёны к долгим срокам каторги. Но из надежных источников в стране я узнала, что после процесса их просто перевели в разведывательный отдел венгерского посольства в Бухаресте… что, полагаю, тоже было своего рода ссылкой. Спустя два года они снова работали в Будапеште на высоких должностях.
— А потом?
— А потом их не стало.
— Ты это точно знаешь?
Она кивнула.
— А как сложилась судьба раскаявшегося офицера?
— После того как он слил информацию в «Рейтер», он поступил как настоящий солдат… Пришел домой и застрелился. Тем, кто поступает по совести, иногда приходится платить слишком высокую цену…
Маргит докурила сигарету. Я долил ей виски. Она даже не притронулась к стакану. Я попытался взять
