— Приписывают Паганини.
— Ясно. Ну, тогда меня беспокоит только мой японский соперник. — Грета положила скрипку на плечо. — Ты не занимаешься, Аксель, и ты не сможешь сыграть «Цыган».
— «Цыгане» не такая трудная пьеса, как считается, — сказал Аксель, зажигая папиросу.
— Ну-ну, — улыбнулась Грета и снова заиграла.
Однако она быстро прервалась и серьезно посмотрела на него.
— Так ты будешь играть Равеля?
— Да.
Грета стала еще серьезнее.
— Ты меня обманывал? Тайком разучивал пьесу четыре года или как?
— Я решил только что. Когда ты спросила.
— Ну ты и дурак!
— Меня не волнует, буду я первым или последним. — Аксель улегся на диван.
— А меня волнует, — просто сказала Грета.
— Знаю, но так круг возможностей расширяется.
— Это не по мне.
Грета снова заиграла Тартини, на этот раз лучше, но все равно прервалась и стала отрабатывать сложное место.
Аксель зааплодировал, поставил пластинку Боуи
Грета поколебалась, отложила скрипку, подошла к нему и взяла у него папиросу. Несколько раз затянулась, закашлялась и снова отдала ему.
— Глупый ты, — и вдруг провела пальцем по его губам.
Она наклонилась и хотела поцеловать его в губы, но промахнулась и попала в щеку, прошептала «прости» и снова поцеловала. Дальше они целовались — осторожно, ищуще. Аксель стащил с Греты жилет, ее наэлектризованные волосы тихо затрещали. Коснулся ее щеки, Грета шлепнула его по руке. Оба нервно улыбнулись друг другу и снова поцеловались. Аксель расстегнул пуговицы белой отглаженной блузки, чувствуя маленькие груди Греты через простенький лифчик. Грета помогла ему снять футболку. Длинные волнистые волосы девушки пахли снегом и зимой, но ее тело было горячим, словно только что испеченный хлеб.
Они перешли в спальню и опустились на кровать. Дрожащими руками Грета сняла юбку с запахом и, придерживая трусики, стащила толстые полосатые колготки.
— Ты чего? — прошептал он. — Хочешь идти до конца?
— Не знаю… а ты?
— Не хочу, — улыбнулся он.
— Я просто немножко волнуюсь, — серьезно сказала Грета.
— Ты же старше.
— Вот именно. Тебе всего семнадцать, так что это немного непристойно, — улыбнулась она.
Сердце Акселя тяжело забилось, когда он стаскивал с нее трусики. Грета лежала неподвижно, а он целовал ее живот, маленькие груди, шею, подбородок, губы. Осторожно раздвинул ноги и лег сверху, почувствовал, как она медленно сжимает его бедра ногами. Когда Аксель скользнул в нее, ее щеки запылали. Она прижимала его к себе, гладила по шее, спине и тихо вздыхала каждый раз, как он погружался в нее.
Потом они, задыхаясь, затихли — голые, в горячем поту — и лежали, крепко обняв друг друга, с закрытыми глазами. Вскоре оба уснули.
63
Конкурс Йохана Фредрика Бервальда
Когда Аксель проснулся в день, в который ему суждено было потерять все, уже рассвело. Они с Гретой не задернули шторы — просто уснули в одной постели и проспали всю ночь, обняв друг друга, уставшие и счастливые.
Аксель вылез из постели и посмотрел на Грету — она спала с совершенно спокойным лицом, завернувшись в толстое одеяло. Он остановился перед зеркалом, недолго порассматривал свое голое семнадцатилетнее тело, а потом направился в музыкальную студию. Постоял у двери спальни, подошел к роялю и вынул скрипку из футляра. Положил ее на плечо, шагнул к окну и посмотрел на зимнее утро: ветер сдувал снег с крыши, и снег летел длинной вуалью. Аксель по памяти заиграл «Цыган» Мориса Равеля.
Пьеса начиналась печальной румынской мелодией, медленной и насыщенной, но потом темп убыстрялся. Мелодия становилась ускоряющимся эхом себя самой, словно секундное искристое воспоминание о летней ночи.
Она летела вперед.
Аксель играл, потому что был счастлив, не думая — просто позволив пальцам плескаться, танцевать в подвижном журчащем ручье.
Он улыбнулся, вспомнив картину, висевшую в салоне у дедушки. Тот утверждал, что это лучшая версия «Водяного» Эрнста Юсефсона.[40] Ребенком Аксель любил истории об этом существе, которое топило людей, заманивая их своей чудесной игрой на скрипке.
Акселю пришло в голову, что он сейчас похож на Водяного — нагой юноша сидит в воде и играет на скрипке. Но в отличие от Водяного с картины Юсефсона Аксель был счастлив.
Смычок летал по струнам все быстрее, пока темп не сделался головокружительным. Аксель не обращал внимания на то, что конский волос развязался и свисал с порожка.
Так и надо играть Равеля, подумал он. Счастливо, без экзотики. Равель — композитор счастья, композитор молодости.
Аксель дал последним звукам подрожать в скрипке и унестись, словно легкому снежку с крыши за окном. Опустил смычок и собрался поклониться зиме, когда кожей почувствовал движение у себя за спиной.
Он обернулся и увидел Грету, стоявшую в дверях. Она прижала к себе одеяло и смотрела на Акселя странно темными глазами.
Он встревожился и серьезно взглянул ей в лицо:
— Что с тобой?
Грета не ответила, только тяжело сглотнула. Две большие слезы скатились по ее щекам.
— Грета, что такое?
— Ты говорил, что не репетировал, — вяло сказала она.
— Нет, я… Я имел в виду, что мне легко разучить новую пьесу.
— Поздравляю.
— Это не то, что ты думаешь.
Она покачала головой.
— Как я могла быть такой дурой!
Аксель отложил скрипку и смычок, но Грета вернулась в спальню и закрыла дверь. Он натянул джинсы, висевшие на спинке стула, подошел к двери и постучал.
— Грета? Можно войти?
Грета не ответила. Аксель почувствовал, как внутри растет черный тяжелый ком беспокойства. Вскоре девушка вышла, полностью одетая. Глядя в пол, она положила свою скрипку в футляр и оставила Акселя одного.
Концертный зал был полон. Грета играла первой. Проходя мимо Акселя, она не взглянула на него, не
