— Конечно, конечно, какой может быть разговор!
— Только старпом у нас человек рассеянный, может забыть, что я ему давал. Ты скажи, что позавчера, в семь вечера я ему приносил свое шило. Скажи, мол, требует отдать! — пристально глядя в глаза, пояснил Асеев.
Прихожу к старпому. Обращаюсь по уставу:
— Товарищ капитан третьего ранга, капитан-лейтенант Асеев просит вернуть ему его шило, которое он вам позавчера давал.
— С чего это, интересно, ему на ночь глядя шило понадобилось? — удивился старпом и вдруг, широко улыбнувшись, переспросил: — Ему именно шило понадобилось, а все остальное у него есть?!
— Так точно! — не моргнув глазом, пояснил я. — Сидит в фартуке и что-то с сапогами делает.
— Ну-у, сапожник! — опять улыбнулся старпом, встал, заглянул в ящики стола, потом в рундук под койкой. Прошелся по каюте, заглядывая в шкафчики, остановился посреди каюты и хлопнул себя по лбу: — Слушай, Сергеев, я ведь его шило подводникам отдал. Обещали только завтра вернуть, но скорее всего забудут. Старпом с лодки попросил… Так что извинись перед ним за меня и скажи: Моргун твое шило пропил! Ну иди!.. Са-пож-ник! — добавил нараспев.
Четко повернувшись, я вышел.
В каюте Асеева все было по-прежнему. Офицеры слушали очередной анекдот. Асеев тихонько постукивал никелированным молоточком по подошве сапога. На меня никто не обратил внимания.
— Ну что старпом? — тихо спросил Асеев: ему мешали говорить гвозди во рту.
— Велел сказать, что ваше шило пропил! — лихо доложил я.
Каюта взорвалась страшным хохотом. Лейтенанты Рыжков и Сухоруков громыхали оглушительными раскатами, командир БЧ-3, старший лейтенант Иванов заливался каким-то частым всхлипыванием, капитан-лейтенант Вересов, помощник командира упал на койку и смеялся рыдающим смехом, изредка постанывая. Асеев хохотал столь тонко и заразительно, что, глядя на его запрокинутую голову и капельки слез в уголках глаз, стал смеяться и я. В дверь просунулся старший лейтенант Кирюшин из БЧ-4, на редкость красивый офицер, и почти испуганно спросил:
— Что за ржание?
Ему долго не отвечали, и он стоял сначала с нерешительной улыбкой, потом, заразившись весельем, расхохотался за компанию. В дверь просунулась долговязая фигура начальника радиотехнической службы, старшего лейтенанта Володина. Окинув взглядом каюту, он строго спросил:
— Что, сволочи, небось Сергеева разыграли?
И тут до меня дошло. Вчера за ужином механик рассказывал, что рабочие завода где-то достали «шила» и напились. «Шило» ведь на языке моряков — чистый спирт.
Тут уж искренне и громко захохотал я, а следом новый приступ хохота потряс всю каюту.
Молодцы!
Когда все успокоились, Асеев снял фартук, встал и мягко, словно извиняясь, попросил:
— Не обижайся, Александр Егорович, флот без шутки не живет. Без хорошей, доброй шутки!
«Новому суточному наряду приготовиться к построению для развода», — голос дежурного по кораблю металлом динамиков сотряс корабль. Новый суточный наряд — это и я, лейтенант Сергеев, сегодня, впервые самостоятельно, заступаю дежурить по кораблю. Волнуюсь больше, чем перед экзаменом. Шутка ли, целые сутки работа всех звеньев отлаженного механизма — дежурной службы корабля будет зависеть от меня.
Еще и еще раз мысленно отвечаю на вопросы, которые буду задавать наряженным на дежурство, лихорадочно листаю корабельный устав.
Сейчас прибежит рассыльный и доложит:
— Товарищ лейтенант, новый суточный наряд на развод построен!
Поднимусь на палубу, поздороваюсь, в ответ раздастся обязывающее: «Здр-ра-вия желаем!»
Осмотрю форму одежды, внешний вид, проинструктирую, выборочно спрошу обязанности. Займет это все минут пятнадцать — двадцать; потом обход корабля, доклад командиру — и служба завертится. И никто не вспомнит, что две недели назад ты был гражданским человеком, и ничего подобного не знал, и слыхом не слыхивал. И это хорошо, если не вспомнят. Не должны даже думать об этом. Раз ты дежурный по кораблю — значит, отвечаешь за все, что на нем в твое дежурство произойдет. А что две недели назад было — это никого не волнует.
Казалось бы, пустое занятие этот вечерний ритуал. Зачем одно и то же изо дня в день? Ведь все грамотные. Зачем ежедневные построения, зачем специально гладить одежду и чистить обувь, зачем повторять то, что каждый и так знает? Но со временем понимаешь скрытый смысл этого ритуала.
Море — оно большое и сильное, и только ежедневно, ежечасно перебарывая, подтягивая себя, можно приготовиться к встрече с любой неожиданностью, к коварству стихии…
А если еще и воевать когда-нибудь придется? Поэтому собранность нужна всегда и во всем. И — навыки, доведенные до автоматизма.
Поэтому тот же капитан-лейтенант Вересов, распекая моряка за «неглаженые шнурки», всегда припоминает стихотворные строчки: «Видно, в бурях есть такая сила, что всегда, еще издалека, заставляет выглядеть красиво внутренне и внешне моряка».
Расписался в журнале и получил пистолет с двумя обоймами; он чувствительно оттягивает ремень и внушает уверенность. Оружие есть оружие. Оно всегда действует магически, руки иногда просто чешутся — достать, подержать, прицелиться… А там и до выстрела чуть-чуть: только сдвинуть вниз флажок предохранителя, дернуть затвор да нажать спусковую скобу. Особенно подмывает по ночам, когда на палубе никого, а по близкому берегу крадется лиса или иной зверь.
Не выдержат нервы у одного, а плохо станет всем.
Темными долгими ночами, когда сидишь в рубке дежурного с пистолетом на боку, все эти вопросы не кажутся праздными…
Половина двенадцатого ночи. Обхожу кубрики и помещения корабля. Команда спит, но кое-где по углам читают, прикрыв плафон фанерой. Не положено. Но скоро демобилизация, и ребята готовятся в вузы. Я уже знаю, что абитуриенты живут в третьем кубрике, и не заглядываю к ним.
Спускаюсь к арсеналу и глазам не верю. У двери часового нет. Часовой — высокий худощавый старший матрос из комендоров по фамилии Малый — москвич, начитанный веселый парень, любитель поговорить о поэзии. Поворачиваюсь к трапу, а он из-за выгородки высовывается и с запозданием докладывает по уставной форме.
— Почему не на месте?
Переминается с ноги на ногу, потом отвечает:
— Проверить вас хотели, товарищ лейтенант, — спуститесь к арсеналу в первое дежурство или нет. Пошутили. — Держится с достоинством, но в глазах и вина и тревога. «Что-то много шутников в БЧ-2, и тут проверяют», — промелькнуло у меня, и я вспомнил шутку с «шилом».
— С четырех заступишь снова. Шутник!
Малый мрачнеет, но понимает, что отделался легко, так как только сейчас до него начинает доходить содержание шутки. Потом кивает и лихо чеканит:
— Есть!
Утром весь корабль говорит о том, как дежурный по кораблю снял Малого с поста за полчаса до окончания вахты. Малый, при его красноречии и самолюбии, молчит.
Сдав дежурство по кораблю, Сергеев решил прогуляться по поселку. Завод, у пирса которого стояла «Амгунь», начал понемногу успокаиваться, шум стал приглушеннее, тихий вечер будоражил только потреск электросварки. Не торопясь, в предвкушении спокойной прогулки по хорошо асфальтированной дороге, подошел к проходной. Полез в карман за удостоверением — и вдруг прямо перед собой увидел пышную каштановую прическу, которая могла принадлежать только одной женщине в Советском Союзе. Это были ее волосы, при каждой встрече по-разному зачесанные: то аккуратно уложенные, то распущенные, а однажды просто растрепанные проливным дождем и сильным ветром, — сколько раз проявлялись они на его глазах в тесной каморке фотолаборатории в стареньком студенческом общежитии.
