— Кроме лекаря твоего никого не было?
— Ни пса, — Ягодный почему-то напрочь забыл о мужчине, заходившем в аптеку. — Я, Вячеслав Карлович, как опознал этого Борулиса — через силу себя сдержал. Если б не дело, как на духу говорю — пришил бы падлу на месте. За то, что он на Сабурке со мной творил, шкуру живьем содрать — и мало…
— Ты вот что, Богдан, — Балий коснулся плеча агента. — Доктора забудь. Понял? С ним я сам разберусь, но придется погодить. Не тронь его пока. И не расстраивайся: стариной, брат, все равно придется тряхнуть. Нужно, чтоб сегодня к вечеру ты убрал того, который постоянно живет в подвале. Художника. Фамилия — Валер. Знаешь в лицо, не ошибешься?
Ягодный ответил внимательным взглядом исподлобья, кивнул.
— Вот и ладно. После получишь отпуск на пару недель — поезжай куда-нибудь, отдохни, здоровье поправь. Деньги и паек тебе выпишут сразу, я распоряжусь…
После ухода Ягодного Вячеслав Карлович отдал распоряжения секретарю и приказал срочно вызывать Мишарина. В кабинет с озабоченным видом заглянул Письменный, но Балий только помахал: мол, занят, не до тебя. Порученца встретил стоя, бережно потирая снова наливающийся жидкой болью затылок.
— Благодарю, Геннадий, вчера сработал оперативно. Присаживайся… Выпьешь со мной? — на столе возникла бутылка «Греми» и две синие хрустальные стопки.
— Дело нехитрое, Вячеслав Карлович, — Мишарин осторожно опустился на краешек стула, расправил складки гимнастерки. — Сегодня не откажусь. Как говорится, сколько водки, столько песен…
— По настоящему делу соскучился? — усмехнулся Балий. — Будет тебе работенка. Придется помозговать как следует. Сегодня вечером Ягодный проведет спецакцию по адресу: Рыжовский переулок, семь. Твоя задача — держать его под контролем на всех этапах, а затем оперативно повернуть все так, чтобы след вел прямиком к Богдану. Чтоб комар носа не подточил.
— След? К Ягодному? — удивленно переспросил офицер.
— Именно. Ты в этих вопросах дока, учить тебя нечему. Главное — сам нигде не светись, в особенности в уголовке. Действуй через третьих лиц. Теперь — детали…
— Насколько я понимаю, — Мишарин поставил на стол опустевшую стопку, — с Богдашей Ягодным придется распрощаться.
— Грамотно мыслишь. По месту жительства. Суицид. На то у него и справка в кармане.
— То-то я смотрю, товарищ Балий, нервный он стал в последнее время. Возбудимый. Есть, правда, одна неувязочка…
— Твое здоровье… Давай выкладывай.
— Когда я вчера к нему заехал, с Ягодным была барышня.
— Видела тебя?
— Забрал обоих. Барышню пришлось доставить в общежитие.
— Кто такая?
— Студентка электротехникума. Член КСМУ. Ничего себе бабочка.
— И ее, — Вячеслав Карлович постучал мундштуком папиросы о коробку, взялся за опустевшую рюмку. — Хотя нет… Лишнее. Вот что: пусть просто исчезнет из города. Будто и не было…
Юлия укладывала вещи в чемодан, когда впервые за день подал голос телефон. На часах было ровно четыре. Она нехотя сняла трубку — ни малейшего желания говорить с мужем у нее не было. Но это оказался Казимир, полная неожиданность.
—
— Как ты себя чувствуешь?
— Как лом на морозе. Слова пана аптекаря, — он хмыкнул. — Доктор будет к девяти. Перебираюсь в дом скорбных умом. Самое место.
— Я постараюсь навещать тебя.
— Почему голос печальный?
— Я ухожу от мужа, Казимир. Еду к родителям. Хотя боюсь — просто так он меня не отпустит. Когда все немного уляжется, свяжусь с твоим врачом…
—
— Тогда — до встречи.
—
Юлия нажала рычаг, будто ставила точку. Вот и конец. Решимость и сила покинули ее ровно в ту секунду, как она услышала голос Казимира. Однако нужно было спешить, чтобы успеть уйти до возвращения Балия…
Они разминулись на каких-нибудь полчаса.
Около пяти Вячеслав Карлович, приказав шоферу ждать, поднялся на третий этаж. И мгновенно понял, что Юлии в квартире нет.
Так что не стоило врываться в комнату жены, раздувать ноздри, чтобы уловить тускнеющий след ее духов, скрежетать зубами, срывая покрывало с ее постели и распахивая шкаф, швырять в кухне табурет о стену и жадно глотать воду из кувшина, обливая грудь… Всего-то и требовалось: наклониться над кухонным столом и взять в руки клочок бумаги, на котором стояло всего две строчки знакомым почерком: «Я ушла от тебя. Не ищи, не причиняй мне боли, пожалей. Не так уж я тебе и нужна. Благодарю за все доброе, что ты сделал для моей семьи. Юлия».
5
На следующий день хоронили Булавина. Почему-то рано утром. День был будний, народу собралось немного. Чернели траурными пиджаками, как воронье, сотрудники аппарата наркомата, обязанные присутствовать. Особняком держались участники злополучной волчьей облавы. Кроме них — сестра покойного и горстка друзей.
Сразу после похорон Юлия поехала к Майе Светличной.
Никто не пытался ее задержать, никто не преследовал, ни один из окружения мужа даже не взглянул в ее сторону, когда она, опоздав к официальной церемонии прощания, присоединилась к брату и сестре Светличным. Издали заметила Балия и сразу же сказала себе: ничего не бойся, здесь он не посмеет. Если вчера не нагрянул к родителям и не увез силой, значит, перегорел… или выжидает, на что-то надеется.
Среди провожавших не было Олеси. Отсутствовали Ярослав Сабрук и семейство Филиппенко.
Вячеслав Карлович выглядел напряженным; она знала этот его особый жест, когда он нервничал или сдерживал злость, — пальцы левой руки мнут, пощипывают мышцы и кожу у основания черепа. Острый локоть отставлен, лицо незрячее.
Ясно, что выбираться в город ей не следовало, но она не находила себе места, мрачно отмалчивалась и этим молчанием еще больше тревожила сбитую с толку последними событиями мать. О Валере также не было никаких вестей, и Юлия решила после похорон съездить в мастерскую. Просто удостовериться, что Казимира там нет, а потом сразу в лечебницу: разыскивать доктора Борулиса.
Планы ее изменились, как только кладбищенские рабочие бросили последнюю лопату глинистой комковатой почвы на могильный холм и стали обкладывать скаты венками. Можжевеловый, с живыми гвоздиками, перевитый кумачовой лентой «от ЦК КП(б)У» занял передний план. И тут с Фросей Булавиной началась истерика — взвизгнув, она утробно зарыдала, перемежая икоту матерной бранью. Шуст заметался, бормоча: «Воды, где тут вода?», а прочие растерянно отступили. Девушка вдруг рухнула, судорожно подтянув колени к подбородку, юбка задралась, обнажая бедро и резинку чулка, а скрюченные пальцы судорожно сжимались и разжимались, сгребая глину.
Майя обернулась к брату:
