отомщенным.
— Братья! Отомстите за нас! — выкрикнул он.
Толпа глухо загудела, солдаты еще теснее сомкнули ряды и на всякий случай выставили перед собой копья. В этот миг Шева заметила, как брызнул зеленым цветом перстень на ее пальце.
— Фома! — негромко сообщила она Паулю. — Он где-то рядом.
— Где? — Юноша принялся вертеть головой. Благодаря высокому росту он возвышался над своими соседями и мог видеть то, что не видела Шева. Но близнеца Иисуса не было видно. — Его здесь нет, — сказал Пауль.
— Есть! — возразила Шева. — Сканер не может обмануть. Сделаем вот что: я попробую отыскать его, а ты тем временем следи за Иисусом. Чует мое сердце, скоро начнется хорошая потасовка, и Арктур непременно воспользуется ею. Ты должен помешать ему овладеть копьем, а я пока попытаюсь опередить его и первой нанести удар.
Рука Пауля сильно, почти властно обняла Шеву.
— Я не хочу расставаться с тобой.
Охотница с улыбкой освободилась:
— Это ненадолго.
— Даже ненадолго. Это опасно, — шепнул Пауль, прижимаясь губами к волосам Шевы.
Та ощутила сладкое покалывание в груди. Все же она привязалась к нему. Шева вдруг поняла, что Броер больше не приходит к ней во снах. Его место занял Пауль, юноша с сильным лицом и горячим сердцем.
— Я непременно вернусь. Я просто не могу не вернуться! Ты ведь знаешь меня!
— Да! — согласился, лаская горячим дыханием кожу девушки, Пауль. — Мне кажется, я знаю тебя целую вечность.
— Мне тоже.
Шева освободилась от объятий и, на прощанье улыбнувшись Паулю, растворилась в толпе. Перед тем как покинуть дворец, она переоделась, облачившись в одежду, привычную для здешних женщин, и потому не привлекала особого внимания. Она неторопливо протискивалась между людьми, всматриваясь в сумрачные, как и небо над головою, лица. Невесть откуда наползшие облака превратились в тучи, постепенно наливавшиеся фиолетовым соком — предвестником бури. Вновь блеснуло кольцо. Шева рванулась вперед и столкнулась лицом к лицу с Хананом, стоящим в окружении наиболее близких из саддукеев и храмовых стражников. При виде Шевы глаза священника гневно потемнели, а на губах заиграла кривая улыбка.
— Очень кстати, госпожа! — пропел он. — Ты обманула меня!
— Нет! — возразила Охотница, быстро стрельнув глазами по сторонам и убедившись, что сумеет без труда затеряться в толпе.
— Но ты не спасла его!
— Пилат воспротивился этому. Кто-то донес ему, что он стоял во главе бунта. Подозреваю, здесь не обошлось без вмешательства людей, близких к тебе.
С этими словами Шева указала глазами на одного из приближенных Ханана. И священник попался на ее уловку. Он обернулся к побледневшему саддукею, и в тот же миг Шева рванулась вправо и затерялась в людском скопище.
Но не успела Шева перевести дух, как судьба даровала ей новую, еще менее приятную встречу. Протиснувшись между двумя облаченными в неряшливые хитоны простолюдинами, Охотница столкнулась нос к носу с человеком, увидеть которого желала менее всего. То был бар-Абба. Зелот мгновенно признал свою обидчицу и сунул руку за пазуху, где, как нетрудно было догадаться, лежал нож. Нечего было и думать о том, чтобы справиться в такой тесноте с разъяренным разбойником. Шева приняла единственно разумное решение и обратилась в бегство. Бар-Абба устремился за нею. Вновь блеснул заветный перстенек, но Шева не обратила на это внимания. Право, ей было не до Фомы…
Ну а Фому тем временем неожиданно нашел Пауль. Вернее, Фома сам отыскал юношу. Пауль неожиданно ощутил прикосновение к своей руке и, покосившись, обнаружил возле себя улыбающегося близнеца Иисуса.
— Я слышал, тебя схватили, — шепнул, подмигнув, Фома.
— Да, — подтвердил Пауль, быстро прикидывая в уме, что сказать в свое оправдание.
— И почему же ты здесь, а не там? — Фома указал глазами на четко вырисовывающиеся на фоне неба кресты.
— Ты не поверишь мне, но на моем освобождении настоял мой хозяин. Выяснилось, что он привязан ко мне.
Пауль выжидательно посмотрел на Фому, тот оскалил зубы.
— Ты прав, я тебе не верю. И я считаю, ты предал нас! — Пауль почувствовал, что в бок ему колко уперлось острие ножа. — А знаешь, как мы поступаем с предателями?..
— Я не предатель. Я хочу освободить твоего брата.
— Правда? — Фома тихонько засмеялся. — А ты полагаешь, нам нужно это? Нет, нам не нужна его жизнь, нам нужна его сила! А силу проще получить у мертвого.
— Но ведь он — твой брат!
— Ну и что из того? Разве не он учил, что ради истины надлежит отречься и от матери, и от братьев? — Фома надавил на клинок, и Пауль ощутил, как стальное острие медленно раздвигает ребра. — Ну а теперь…
В горле Фомы екнуло, изо рта тоненькой струйкой потекла кровь. Удивленно таращась на Пауля, Фома начал валиться на него. Пауль подхватил обмякшее тело, из спины Фомы торчал нож. Пауль поднял глаза. Перед ним стоял Иуда, лицо которого лучше любых слов свидетельствовало о том, чья рука воткнула нож. Стоявшие рядом люди схватили Иуду за руки. Сверкнула сталь, и тогда Пауль, желая помочь юноше, крикнул:
— Он убил римлянина! Римляне среди нас! Бей римлян!
И началось то самое, о чем умолчали Евангелия. Толпа лишь ждала сигнала. Крик Пауля стал искрой, воспламенившей ярость собравшихся вокруг Голгофы людей. Выяснилось, что добрая половина тех, что пришли к холму, имели при себе оружие. С яростными криками горожане бросились на солдат. Те растерялись и попятились, сломав строй. В образовавшиеся бреши ворвались бунтовщики, устремившиеся к вершине холма. Прочие принялись избивать солдат, которые опомнились и отчаянно защищались. Воздух огласили стоны раненых и умирающих. Десятки, а вскоре и сотни тел обагрили кровью землю. Но бунтарей было слишком много, их волны потоком захлестнули сбившихся в несколько кучек римлян. Хрипящие от ярости зелоты с размаху вгоняли ножи в глотки солдат. От них не отставали и храмовые стражники, бросившиеся вперед по приказу Ханана. Тут же бушевала чернь, коей не было никакого дела ни до убеждений зелотов, ни до корыстных намерений саддукеев. Чернь жаждала одного — убивать, и она рвала на куски ошеломленных внезапным нападением легионеров, не щадя ни раненых, ни даже мертвых. Заодно сводились старые счеты, и нередко можно было видеть, как иудей воровским ударом вгонял нож в спину давнего своего обидчика, однажды отспорившего лишний клок земли или соблазнившего чужую жену. То был бунт, ужасный как для тех, против кого он поднят, так и для тех, кто его развязал. То был самый обычный бунт.
Большая часть легионеров полегла сразу же. Немногие сумели отступить вверх, где сомкнулись со второй линией и теперь отражали яростный напор восставших. Бледный как полотно Фурм выкрикивал приказы, но никто их не слушал. Жидкая шеренга римлян пятилась, отступая все выше к вершине, откуда восторженно орали распятые зелоты. Что-то твердил и Иисус — было видно, как шевелятся его губы. Но голос Учителя был негромок, никто не услышал его слов, и никто не мог сказать, о чем он пытался сказать миру в свои последние мгновения. Именно последние, потому что наступал конец. Фурм ухватился за плечо яростно орудующего копьем Лонгина и вырвал его из цепи.
— Убей их! — прорычал центурион, занимая в строю место триария.
Лонгин кивнул. Он легко взбежал на вершину и бросился к распятым. Первый удар пронзил грудь одного из зелотов, второй, столь же точный, оборвал жизнь другого. Встав против Иисуса, Лонгин на мгновение заколебался. Но лишь на мгновение. Затем он размахнулся и вогнал острие ему в грудь. И в тот
