рабство.
Горгуля отвернулся, чтобы не привлекать к себе внимание жертвы, и осмотрелся еще раз, на этот раз ища бдительных, крикливых любителей совать нос в чужие дела и прочую активную публику, способную вмешаться в его работу. Но таковых тоже вроде бы не было, во всяком случае, в глаза они не бросались. Хотя такие активисты могут проявляться и неожиданно. Поэтому сработать надо чисто.
Вообще-то, в былые времена «кармаши» работали бригадами — втроем, вчетвером… «Тырщики» создают давку вокруг ушастого фрайера — толкают, прижимают, наступают на ноги — отвлекают, короче, и поворачивают к «центровому» поудобней, а тот снимает «лопатник»[34] и тут же передает «атасному», который мгновенно «делает ноги». Но это давно было, когда профессия себя оправдывала… Сейчас все хотят сорвать бабло без всякого труда, без подготовки, без учебы… Зачем все это, если можно дать клиенту по башке и вытрясти карманы…
Но он и один сработает чисто. Мастерство, как говорится, не пропьешь.
Горгуля стал сокращать дистанцию.
— Извините, гражданочка…
— Можно пройти, девушка? — а той «девушке» уже лет шестьдесят, вон как разулыбалась — рот до ушей.
«Кармаши» — самые вежливые пассажиры на свете: они не хамят, не прут буром, не наступают на ноги… до поры. Они знают, что у вагонной толпы свои законы, своя механика движения, свои глубинные течения, стрежни и тихие затоны. Как опытный рыбак знает, в каких условиях хорошо ловится щука, а в каких — стерлядь… В любую точку салона можно быстро попасть, не прилагая никаких усилий — только используя движения толпы.
— Семашко! — невнятно пробубнел водитель.
— А н-ну-ка, гражне псаж-ж-жиры, вдохнули! — раздался молодой нетрезвый голос.
Горгуля увидел высокого сильного парня со светлым чубом, неукротимо продирающегося к передней двери. Он отодвигал стоящих на пути, раздвигал плотную толпу, оставляя за собой некоторое разрежение. Горгуля кое-что прикинул, рассчитал траекторию и чуть подался назад. Вовремя. Остающееся за чубом разрежение захватило его и в мгновение ока протащило в глубь салона. В нужный момент он схватился за поручень и прижался к сиденью, чтобы оказаться аккурат позади Сочнева, приткнувшись животом к его спине. Густо дохнул чесноком, чтобы терпиле не пришло в голову поворачивать свою харю. Он стоял, уставившись сонным взглядом в окно, позевывал и недовольно бурчал под нос, когда его толкали. Вел себя, как все. Но это только в области всеобщей видимости.
А его правая рука с зажатой между пальцами «мойкой»[35] аккуратно погладила левый бок Сочнева, распустив шов на куртке, подмышкой, на пять сантиметров. Так опытный хирург удаляет аппендицит — через крохотный разрез. Ойкнув и извинившись, он надавил на «оперируемого», развернул его поудобней, просунул пальцы в прореху, нежно ощупал пиджак. В нагрудном кармане имелось что-то твердое. Он зацепил пухлый прямоугольник, вытащил, скосил глаза. Удостоверение в обложке, в углу дырочка с пистончиком. Цепочки, правда, нет. Когда он засовывал добычу в карман плаща, непригодившиеся кусачки упали на пол. Жалко…
Дело было сделано, но Горгуля задержался еще на несколько секунд: пальпация показала, что во внутреннем кармане лежит большой и толстый «лопатник». «Мойка» столь же нежно вскрыла костюмную ткань. Чуткие пальцы нащупали кожаную обложку и аккуратно извлекли ее на свет божий. Клиент не ворохнулся.
— Чехова! — объявил водитель.
— Ой, чуть не проехал! — всполошился Горгуля, оттолкнулся от поручня и стал тихонько выгребать к выходу. Через минуту он уже стоял на мокром асфальте, похожий на вынырнувшего из бурного моря пловца. Автобус с лязгом захлопнул двери и, заваливаясь на правый бок, пополз дальше. Он с облегчением жадно вдохнул свежий воздух.
Пронесло! Дождь усилился, но он не мог испортить настроение. Удачно сработавший вор чувствовал себя отлично, будто выпил стакан дорогой чистой водки под хорошую закуску.
Вот посмотреть бы сейчас на рожу ушастого фрайера. Он небось еще и не хватился. Но все равно надо уносить ноги…
Горгуля пошел вдоль дороги, с удовольствием закуривая сигарету. Людей почти не было, и он позволил себе на ходу осмотреть добычу. Открыл удостоверение. На фотографии терпила был в форме. «Майор Сочнев Владимир Яковлевич, состоит в должности сотрудника». Ладно. Теперь бумажник. Восемьсот рублей с мелочью, несколько визиток, какие-то квитанции. Деньги он переложил к себе в карман, все остальное вместе с бумажником, нагнувшись, бросил в решетку сточной канализации.
— Подвезти, кореш? — рядом притормозил знакомый «БМВ».
— В Нахичевань, папа! — Горгуля плюхнулся на мягкое сиденье, по-хозяйски развалился, вытянул ноги.
— А это вместо оплаты! — он протянул похищенное удостоверение.
— Молодец, Горгоша! Держи!
Лис протянул несколько тысячных купюр. Горгуля пересчитал — пять.
— Слышь, папа, я кусачки потерял. Хромированные. Добавить бы надо.
Лис протянул еще тысячу.
— А ты больше ничего не взял?
— Взял бы миллион долларов, да не было, — быстро ответил Горгуля. И чтобы соскочить со скользкой темы, спросил: — А что это за должность такая — «сотрудник»?
— Государственная тайна, — ответил Лис и прижался к тротуару. — Будь здоров, Горгоша! Дальше на такси. Ты теперь при деньгах!
В час тридцать ночи «Боинг» рейса «Дубай-Москва» совершил посадку в Шереметьеве. Сильно воняло керосиновой гарью, и даже пронизывающий зимний ветер не мог разогнать этот тошнотворный запах. Мертвенные блики сигнальных фонарей меняли формы и цвета, напоминая, что ночь — время призраков.
Невысокий мужчина с сине-серым, как компьютерный пластик, азиатским лицом первым спустился по трапу в стылую зимнюю ночь. Он кутался в легкое пальто и зябко втягивал голову в плечи. На очищенных от снега бетонных плитах, рядом с блестящим черным «майбахом» его поджидал среднего роста человек в дубленке и меховой шапке. Вид он имел сановитый и, на первый взгляд, являл собой полную противоположность прилетевшему. Второй же, более внимательный взгляд, мог определить, что они, напротив, — удивительно похожи. Возможно, его лицо было сделано из такого же пластика. Эти двое напоминали инопланетян, назначивших тайную встречу на тихих задворках Галактики.
— Доброй ночи, Калым, — поприветствовал прибывшего Лебедь, практически не раскрывая рта.
— Здравствуй, Лебедь, — ответил гость, не иначе как с помощью некоего скрытого внутри грудной клетки устройства.
— Можем поговорить в машине. Я сам за рулем, без водителя.
— Хорошо.
Они уселись в машину. Лимузин отъехал в сторону аэровокзала, замигал «аварийкой» и остановился, прижавшись к сугробу.
— Как Эмираты, Калым? Загара не вижу, но, в отличие от меня, ты наверняка обходишься без солярия…
— Это точно. Я там уже пять лет. Хороший бизнес, хорошая жизнь. Только летом жарко. Тогда уезжаю в Ниццу. Что случилось?
— Есть дело. Очень деликатное дело, Калым, — почти не разжимая губ, произнес Лебедь. Посторонних рядом не было, машина дважды в день проверялась на «жучки», но по какой-то давней и въевшейся в кровь привычке они говорили очень тихо.
— Понятно.
— Это важно для меня, Калым.
— За каким-нибудь порожняком ты бы не стал меня искать и встречать у трапа. Говори.
— В Москве ты как рыба в воде, Калым… Ты был диспетчером, ты все знаешь…
