Научное наследие Женевской лингвистической школы

этой общности средством выражения самого себя, и какими бы “социализированными” ни были формы нашей психической жизни, индивидуальное не может быть сведено к социальному» [Карцевский 1965: 85].

Транспозиция может быть не только семантической. В предложении «Бедный просит милостыню» транспозиции подвергается категория через посредство вида, так как «бедный» ( Т 1 уточняющее) накладывается на вид (человек, некто и т. д.). В «Белое ей идет» категория затрагивается более непосредственно, потому что член Т (определяемое) мыслится как чрезвычайно общее и совпадает с категорией субстанции. В «Пошел!» транспозиция затрагивает наклонение и косвенно время, поскольку повелительное наклонение его не имеет; предвосхищая реальность, мы думаем о результате как уже достигнутом, а поскольку последний выражается претеритом перфектных глаголов, мы употребляем эту форму, не принимая во внимание соприсутствующие значимости, специальная интонация придает транспонированному знаку функцию повеления, в то же время значимости, не затронутые транспозицией, не исчезают, что поддерживает расхождение между адекватной значимостью этой формы и ее окказиональным употреблением. А в такой фразе, как «Он рáз его по спине!», транспозиции подверглось междометие, выступающее в функции предиката.

«Главное в каждой транспозиции, – пишет Карцевский, – это расхождение между постоянной, “адекватной” значимостью, ценностью и окказиональной функцией, которое сохраняется до тех пор, пока существует психологическая связь tertium comparationis. Но как только означаемый факт становится автономным понятием, имеющим собственное место в системе идей, он больше не нуждается в другом понятии, которое служило ему определяющим ( Т 1). Связь рвется. Каждое из двух понятий ассоциируется непосредственно со своим знаком. Мы имеем дело с двумя знаками, которые в фонологическом плане представлены двумя одинаково звучащими, но в то же время автономными означающими» [Karcevsky 1927: 30 – 31].

Транспозиция и синонимия [58] , подчеркивал Карцевский, представляют собой две стороны одного и того же явления. Всякое значение, которое мы реализуем во фразе, представляет собой точку пересечения идеологического (синонимического) ряда с психологическим (омонимическим) рядом. Значение для Карцевского, так же как и для Балли, явление речи. Знак, отмечал Карцевский, одинаково понимается всеми носителями языка независимо от контекста. В этом отношении проявляется симметричность ряда означаемых с рядом означающих. Асимметричность знака имеет место в процессе функционирования языка, когда появляется возможность использовать этот знак как выразитель широкого поля актуальных значений. «Знак и значение, – указывал Карцевский, – не покрывают друг друга полностью. Их границы не совпадают во всех точках: один и тот же знак имеет несколько функций, одно и то же значение выражается несколькими знаками» [Карцевский 1965: 85]. Это определение перекликается с формулировкой Балли о «постоянном разногласии между формой знака и его значением, между означающими и означаемыми».

С точки зрения логики, значение представляет спецификацию в роде, а как вид оно входит в идею соответствующего рода. Так, идея «учитель» принадлежит ряду: учитель, преподаватель, наставник, руководитель, воспитатель и т. д. – различные виды рода «педагог». Всякое значение является членом идеологического ряда и может перемещаться вдоль этой линии. В конкретной ситуации любой член рода может заменить другой член, чтобы представить род. Так, «тихий» и «бесшумный», «спокойный, мирный, безмятежный» могут с успехом взаимозаменяться, если наше внимание направлено прежде всего на общую идею calme . Синонимический ряд является открытым: число его бесконечно, так как под действием транспозиции к нему всегда может быть добавлено значение какого-либо слова. Так, значение слова «бык» в «мост стоит на быках» выступает в качестве синонима слова «устой». «Синонимический ряд, – отмечал Карцевский, – имеет скорее логический характер, так как его члены мыслятся как разновидности одного и того же класса явлений. Однако число членов этого ряда остается всегда открытым: даже если он существует в потенции, возможность введения данного члена в состав класса обязательно сохраняется. Именно эта идея класса в контакте с конкретной ситуацией становится центром излучения сходных значимостей» [Там же: 87 – 88.]

Значение, входящее в омонимический ряд, может также перемещаться на линии, являющейся перпендикулярной по отношению к синонимической. Значение, с психологической точки зрения, по мнению Карцевского, – это организованное соединение представлений и, как таковое, оно может включиться в любую ассоциацию, возникающую в конкретной ситуации. Таким образом, оно становится выразителем, стало быть, знаком других более или менее случайных соединений представлений. «Омонимический ряд, – уточнял впоследствии Карцевский, – является по своей природе скорее психологическим и покоится на ассоциациях» [Там же: 87]. «Омонимический ряд также остается открытым, в том смысле, что невозможно предвидеть, куда будет вовлечен данный знак игрой ассоциаций. Однако в каждый данный момент мы имеем только два звена, относящихся друг к другу как знак транспонированный, знак в переносном смысле, к знаку “адекватному” и сохраняющихся в контакте в силу принципа tertium comparationis» [Карцевский 1965: 88].

«Омонимия и синонимия, – подчеркивал Карцевский, – ...служат двумя соотносительными координатами, самыми существенными, поскольку они являются самыми подвижными и гибкими; они более всего способны затронуть конкретную действительность» [Там же: 87].

В речи, указывал Карцевский, мы постоянно транспонируем, не замечая этого, семиологические факты, так как психологический факт представляет собой соединение представлений индивидуального порядка, которые не в состоянии адекватно идентифицировать закрепленные в языке семиологические значимости. Разум, который отдает предпочтение общему и абстрактному, не видит в этом неудобства. Однако наше субъективное «я» стремится к синкретическому восприятию реальности, и транспозиция как раз предоставляет в его распоряжение средство постичь конкретную сторону вещей.

Грамматика, – писал Карцевский, – это система формальных ценностей, адекватных знаков различных функций; однако это не препятствует тому, что эти ценности, наиболее абстрактные, отграниченные и фиксированные лучше других, транспонируются и выражают новые функции, создаваемые новыми психологическими отношениями. В качестве иллюстрации транспозиции формальных значимостей [59] можно привести схему Карцевского:

Омонимия: «Смолчи он, все бы обошлось», tertium comparationis: действие, навязанное действующему лицу. Синонимами повелительной формы могут быть: «Замолчать!» «Молчание!» «Тсс!» и т. п. Карцевский отмечает основную разницу между семантической и грамматической транспозицией. «Формальные значимости, естественно, более общи, чем семантические значимости, и они должны служить типами, из которых каждый включает почти неограниченное число семантических значений. Поэтому грамматические значимости более устойчивые, а их транспозиция менее часта и более “регулярна”. Сдвиг, смещение грамматического знака либо по омонимической, либо по синонимической линии можно если не предвидеть, то, по крайней мере, зафиксировать. Но невозможно предвидеть, куда повлекут знак семантические сдвиги, смещения. Однако в области грамматики подразделения происходят всегда попарно, и две соотносительные значимости противополагаются как контрастные» [Карцевский 1965: 89]. В общем случае, чем в большей степени семиологические ценности носят конкретный характер, тем лучше они поддаются транспонированию и синонимизации.

«Следовало бы, – предлагает Карцевский, – чтобы в “синтаксисе” не только изучались омонимические и синонимические сдвиги каждой формы (что, впрочем, является единственным средством для понимания значения функции каждой формы), но и были сделаны попытки определить, в какой конкретной ситуации и в зависимости от каких понятий значимость знака приходит к своей противоположности» [Там же: 89].

Если мы покинем понятийный аспект языка, чтобы рассмотреть знак в его фоническом аспекте, мы увидим, указывал Карцевский, что в различных рядах один и тот же знак может иметь различные функции, и наоборот, одна и та же функция может быть выражена в различных рядах разными знаками. Ср., например, множественное число существительных мужского рода различных классов: «столы», «паруса», «крестьяне», «медвежата»; с другой стороны, один и тот же звук представляет различные морфемы в «стола» (род. пад., ед. ч.), «паруса» (мн. ч.), «жена» (ед. ч.) и т. д. В отличие от омонимии и синонимии, имеющих место в понятийном аспекте языка, соответствующие явления в плане звучания Карцевский в статье «Об асимметричном дуализме лингвистического знака» называет омофония и гетерофония, видя в этих понятиях их внутреннее единство. Однако он тут же подчеркивает, что «это не что иное, как две стороны одного и того же общего принципа... всякий лингвистический знак является в потенции омонимом и синонимом одновременно. Иначе говоря, он одновременно принадлежит к ряду переносных, транспонированных значимостей одного и того же знака и к ряду сходных значимостей,