(означающее). Это значит, что говорящий субъект рассматривает знак не как произвольный, а как слитный; в конечном счете знак становится для говорящего иконическим. Имеется также уровень мотивированности – форма ограничения произвольности, обусловленная механизмом языка.
Основываясь на рукописных источниках «Курса» и на многочисленной библиографии по вопросу произвольности знака, Энглер предлагает различать три уровня произвольности: семиологическую произвольность (означающего и означаемого), лингвистическую (произвольность связи между означающим и означаемым в языке) и идеоматическую произвольность означающего, предполагающую особенность его связи в конкретном языке [Engler 1962].
Под другим углом зрения подошел к проблеме произвольности исследователь анаграмм Соссюра П. Вундерли [Wunderli 1972]. Он показал, что принцип произвольности распространяется одновременно на последовательность морфем во фразе, а в морфемах – на последовательность фонем. Изучая анаграммы, Вундерли сделал интересное наблюдение: линейная последовательность фонем, необходимая с точки зрения языковой системы, может иногда не соблюдаться в поэтических целях.
Р. Амакер считает произвольность ключом к соссюровской лингвистике. «Радикальная произвольность является теоретическим построением, позволяющим составить представление о дихотомиях лингвистики и объединяющим совокупность соссюровских дихотомий в единое целое» [Amacker 1975а: 84]. Произвольность позволяет объяснить, каким образом устанавливаются и существуют лингвистические тождества, как с диахронической, так и с синхронической точки зрения. Тождества выражают абстрактную классификацию конкретных реализаций, осознаваемые говорящими субъектами (форма и субстанция, язык и речь). Лингвистические знаки, вне их необходимой связи с экстралингвистической реальностью, представляют собой двусторонние, относительно детерминированные сущности. Подобная концепция произвольности предполагает методологический подход: первоначальное отделение изменчивого, частного установления от универсальной и постоянной способности, которая приводит к выработке общего теоретического критерия, позволяющего исключить любую концепцию, прямо или косвенно представляющую язык как номенклатуру.
Выяснилось, что издатели «Курса» Балли и Сеше представили учение Соссюра о произвольности в упрощенном виде, не выделив его в качестве главного. Об этом свидетельствует построение «Курса»: разграничение языка и речи предшествует вопросу о тождествах, который, между тем, позволяет понять природу произвольности. Амакер отмечает, что издатели исказили идею Соссюра, который говорил: «...связь, объединяющая означаемое и означающее, в корне своем произвольна». Под словами «в корне своем» следует понимать не природу вещей или звуков, а то, что эта связь коренится в знании, основанном на общественной практике и передаваемом исторически. На основе произвольности трактуется и относительный характер значимости языковых знаков.
Те, кто «рассматривают язык как номенклатуру, – писал Соссюр, – устраняют тем самым взаимную детерминацию значимостей в силу их взаимного сосуществования. Знак определяется только тем, что его окружает». Амакер ставит вопрос: что представляет собой произвольная система? В соответствии с приведенной формулировкой Соссюра языковые единицы своей означиваемой стороной – словами в первом приближении – покрывают всю совокупность того, что надо сказать, всю «чисто концептуальную массу наших идей», по терминологии Ельмслева, субстанцию содержания. Означаемые языка членят без остатка субстанцию содержания, которую в силу самой ее совокупности следует рассматривать как идентичную по своей протяженности для всех языков. Амакер сравнивает классы означаемых с более или менее частыми ячейками сети, покрывающей целиком материю содержания. Эти ячейки обладают важным свойством – «эластичностью», позволяющим выражать все новые и новые системы.
Эта внутренняя «эластичность» позволяет преодолеть антиномию между различными индивидуальными, «чисто психическими» системами и общей языковой системой, представляющей собой «капитализацию» социального, коллективного опыта. Важная отличительная особенность естественного языка – его всеобъемлющий характер, способность выразить любое содержание посредством единиц, означаемая сторона которых обладает способностью к расширению. Амакер делает интересное замечание. Сеше считал, что стилистика Балли подрывает изнутри принцип произвольности языкового знака как системного и интеллектуального образования. Свойство же «эластичности» означаемых позволяет произвольности с присущей ей интеллектуальностью «примирить» логичность и аффективность. Из свойства «эластичности» вытекает еще один важный вывод. Все другие знаковые системы, включая формальные, логико- математические, подчинены естественному языку как всеобъемлющей системе, так как именно он выступает в качестве единственного мета-языка для всех прочих семиотических систем и для себя самого.
Относительную мотивированность Амакер рассматривает как возможность сегментного анализа языковых знаков, из которых внимание Соссюра привлекали только слова, поскольку синтагмы или предложения поддаются анализу по определению в силу синтагматических связей их частей (или сегментных подъединиц) и ассоциативных связей с другими знаками (простое – произвольное:
Мотивированность в целом выступает как проявление ограничений системы. Произвольность Амакер считает главным образом семиологическим принципом, а ее противоположность – мотивированность – лингвистическим.
На уровне конкретных языков синтагматическая мотивированность не носит регулярный характер. Тем не менее выбор мотивированный – немотивированный можно воспринимать как строго альтернативный, что позволяет принять его в качестве типологического критерия: грамматический – лексикологический. Немотивированность является, главным образом, свойством лексических значимостей, в то время как мотивированность – грамматических значимостей (организованных в «малые конечные системы»). Этим, полагает Амакер, можно объяснить наложение одновременно лексических и грамматических значимостей на сегментные единицы и особенно аналогии между языковыми и формальными системами, которые «хотя и не означают тождество двух видов систем, тем не менее достаточны для проведения формализованного изучения части языка, и только части» [Amacker 1975а: 183].
§ 4. Теория С. Карцевского асимметричного дуализма лингвистического знака
В качестве следствия произвольности языкового знака Ф. де Соссюр рассматривал потенциальную возможность сдвига между означаемым и означающим. Ш. Балли также подчеркивал, что связь между внутренними сторонами знака не является абсолютной: «...изменчивость форм означающего вкупе с несогласованностью между означающими и означаемыми делает маловероятной абсолютную и полную спаянность двух сторон языка, особенно когда наблюдаешь модификацию этого единства или ее смещение вследствие произвольного характера знака с его неспособностью сохранять это единство, напоминающее скорее брак по расчету, чем по любви» [Bally 1940a: 206].
Положение о подвижном характере отношений между означаемым и означающим получило теоретическое развитие в учении С. Карцевского об асимметрическом дуализме языкового знака, которое обычно связывают с переведенной на русский язык статьей «Об асимметричном дуализме лингвистического знака».
Главную роль в механизме асимметрического дуализма знаков Карцевский отводил транспозиции, «в основе которой лежат случайные, субъективные аналогии между данным фактом и совокупностью представлений, обозначенных тем или иным семиологическим эталоном. Говоря, что “Мост стоит на быках”, мы следуем за своим воображением, стремящимся соотнести два различных факта» [Karcevsky 1927: 30]. Транспонированный знак Карцевский называет имплицитной синтагмой, в которой выражено только определяющее. «В любой транспозиции, – пишет Карцевский, – ситуация и контекст играют первостепенную роль, ибо именно они должны подсказать определяемое». Так, например, слово «бык», взятое отдельно или в другом контексте, обнаруживает только значение «бык», адекватным знаком которого оно является. «Знак с транспонированной ценностью, – отмечает Карцевский, – не является больше произвольным знаком, он приобретает черты символа и становится, стало быть, более или менее мотивированным» [Ibid.: 30].
Наиболее полно и последовательно учение Карцевского об асимметричном дуализме, принесшее ему мировую славу, было изложено в его выступлении на I конгрессе славянских филологов в 1929 г. в Праге под названием «Об асимметричном дуализме лингвистического знака».
Необходимо подчеркнуть, что в соответствии с традицией Женевской школы Карцевский рассматривал проблему произвольности знака в связи с актом конкретного речевого общения и функционирования языка как системы виртуальных знаков. «С одной стороны, – писал Карцевский в статье “Об асимметричном дуализме лингвистического знака”, – язык должен служить средством общения между всеми членами лингвистической общности, а с другой стороны, он должен также служить для каждого члена
