разных сторон. Р. Мерингер [Meringer 1895] и Г. Шпербер [Sperber 1914] исследовали действие аффекта на фонетические и семантические изменения. Ж. Марузо [Marouzeau 1929], Г. Гребер [Gröber 1906] и Л. Шпитцер стремились установить воздействие аффективности на различные аспекты языка: фонетику, синтаксис. Большое место аффективному языку уделил в своей работе «Язык» Ж. Вандриес. «...во всякой речи, – писал он, – нужно различать то, что нам дает анализ представлений, и то, что говорящий в нее вносит своего: элемент логический и элемент аффективный» [Вандриес 1937: 135]. Аффективное противопоставлялось интеллектуальному [73] Л. Шпитцером: «Аффекти вная речь отличается от интеллектуальной тем, что оставляет невыраженным, заменяя паузами, интонацией и жестами или дополняя контекстом и ситуацией то, что интеллектуальная речь передает в словах; тем, что она повторяет то, что достаточно сказать один раз, чтобы было вполне понятно; далее тем, что она не пользуется строго объективными словами, а также и тем, что располагает слова в предложении в тех местах, которые в интеллектуальной речи предназначены для других членов предложения» [Spitzer 1929: 275].
Общим принципом аффективности, применимым к различным разделам языка, считалось отклонение от различных «правил», которые мы соблюдаем, когда не находимся в состоянии аффекта. Например, в синтаксисе, если прилагательное стоит после существительного, оно имеет интеллектуальное значение, если же оно стоит перед существительным, то оно имеет аффективное значение, выражает субъективную оценку. Другой характерной чертой экспрессивных явлений языка считалось то, что они быстро теряют свою выразительную силу, становясь грамматикализованными средствами, нормированными и общераспространенными. Эта точка зрения, как мы увидим ниже, характерна и для Балли.
Возведение в абсолют экспрессивного момента в языке было характерно для К. Фосслера, утверждавшего, что язык алогичен, поскольку слова – лишь символы, метафоры, которые никогда полностью не совпадают с выражаемыми ими понятиями.
Такие лингвисты, как Шпитцер и Штромейер, пытались установить корреляции между формами выражения аффективности в языке и психическим складом говорящих.
Исследованием аффективной речи занимался З. Фрейд. На методику психоанализа стремились опереться в своих работах лингвисты Э. Леви [74] и Ф. Финк [75] .
Неопределенный характер статуса эмоциональной экспрессии в языке явился рефлексией взгляда на эмоциональность как на нечто подсознательное, трудно предсказуемое, связанное не с разумом, рассудком, а с чувствами и элементарными ощущениями. Такое понимание эмоционального восходит к периферической теории эмоций («аффектов», «страстей души»), сформировавшейся в русле философии рационализма (Р. Декарт, В. Спиноза). Подразделение языка на «рациональный-интеллектуальный- логический» и «эмоциональный-аффективный-эмотивный» восходит также к положению Ф. Бэкона относительно наук, в которых должно проводиться разграничение между логическим и аффективным. Так, разделяя грамматику на школьную и философскую, Бэкон считал, что в философской грамматике не должно быть места аффективной речи [76] . Такой подход отдавал приоритет логическому аспекту языка.
В последней четверти ХIХ в. начинает развиваться новая отрасль психологии – аффективная психология. Во Франции она была представлена крупными психологами Л. Дюмоном и Т. Рибо. Исследования психологов стимулировали и интерес лингвистов к аффективной стороне речи.
На становление учения Балли об аффективном факторе в языке оказали влияние австрийские психологи Алексиус Мейнонг (1853 – 1920), Христиан фон Эренфельс (1859 – 1932) и Жозеф-Клеменс Крейбиг (1863 – 1917), все они проявляли интерес к суждению о ценности, связанному с понятием аффективности. Так, Мейнонг, в частности, утверждал, что «характерное чувственное значение добавляется в суждении к простому представлению» [Meinong 1894: 32].
§ 1. Роль аффективного фактора в языке
Итальянский лингвист Ренцо Раджунти справедливо отмечает, что отсутствие в теории Соссюра экспрессивной функции делает ее неполной [Raggiunti 1982]. Различие между Балли и Соссюром в том, что если для последнего язык «представляет собой социальный аспект речевой деятельности, внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не может ни создавать его, ни изменять» [Соссюр 1977: 521], то для Балли язык, хотя и внешний для индивида, но на который он, тем не менее, воздействует с того момента, как начинает им пользоваться. Эта сторона языковой коммуникации всецело привлекала внимание Балли. Он стремился показать, что язык не подчиняется всецело логике, к чему, по его мнению, склонялся Соссюр, важную роль в языке играет аффективность говорящих субъектов. В то же время следует заметить, что Соссюр признавал участие психического фактора в речи, хотя и ограничивал его действие [Там же: 51].
Соссюр также писал, что «знак всегда до некоторой степени ускользает от воли как индивидуальной, так и социальной, в чем и проявляется его существеннейшая, но на первый взгляд наименее заметная черта», и что «язык есть система знаков, выражающих понятие» [Соссюр 1977: 54]. Таким образом, Соссюр делал акцент на мышление понятийного типа. Что касается Балли, он различал два типа мышления: интеллектуального, логического порядка и аффективного порядка. Проводя это различие, Балли тем самым отступает от положения своего учителя, постулируя активную роль индивида не только на уровне речи, но и языка. Представляет интерес высказывание Сеше в наброске плана неопубликованной статьи «Фердинанд де Соссюр и Шарль Балли» (1943): «...стилистика – это реагент, который нарушает кажущуюся массивную прочность соссюровского принципа» [CFS. 2001. № 54. P. 478].
Балли считал, что мышление представлено понятиями и чувствами, что дает возможность индивиду выражать с помощью языка как свои идеи, так и чувства, и язык представляет в его распоряжение необходимые средства. Таким образом, согласно Балли, язык не только «система знаков, выражающих понятия», как думал Соссюр, но также система знаков, выражающих аффективность. Учение Балли об аффективности содержит зачатки теории речевых актов (подробнее гл. II, § 2). Изучая аффективный и субъективный аспекты языка, Балли значительно расширил представление о языке.
Изучение роли аффективного фактора в языке занимает важное место в лингвистической концепции Балли [77] . Ч. Сегре, например, подчеркивает, что проблематика, связанная с различением в языке интеллектуального и аффективного, имела для Балли программный характер [Segre 1963: 11].
«Аффективность, – писал Балли, – есть естественное и спонтанное проявление субъективных форм нашей мысли: она неразрывно связана с нашими жизненными ощущениями, нашими желаниями, прихотями, нашими оценочными суждениями: она – что то же самое – внешнее выражение личного интереса, который мы проявляем к действительности» [Bally 1935: 113].
Вопрос о роли эмоционально-экспрессивного фактора в языке был поставлен Балли в его ранней работе «Краткий очерк стилистики» [Bally 1905]. Балли упрекает логическую грамматику и даже всю лингвистику до XIX в. за недооценку того факта, что «у большинства людей чувственность, если брать это слово в самом широком его смысле, преобладает над разумом; язык нельзя понимать только как интеллектуальную операцию» [Ibid.: 127].
В завершенном виде учение Балли о роли аффективности в языке представлено в сборнике его статей «Язык и жизнь». Принципом подборки статей сборника явилась проблематика языка в связи с повседневной жизнью и прежде всего с его носителем – человеком. Ж. Вандриес подчеркивает, что изучение языка в тесной связи с жизнью позволило Балли проникнуть в тайны языкового механизма [Vendryes 1966: 197].
Балли рассматривал проблему аффективности в широком контексте проблемы «человек в языке». В самом деле, говоря словами С. Карцевского, «с одной стороны, язык должен служить средством общения между всеми членами лингвистической общности, а с другой стороны, он должен также служить для каждого члена этой общности средством выражения самого себя, и каким бы “социализированными” ни были формы нашей психической жизни, индивидуальное не может быть сведено к социальному» [Карцевский 1965: 85]. «Именно в языке и благодаря языку, – писал Э. Бенвенист, – человек конституируется как субъект, ибо только язык придает реальность,
Нет чистых идей, никто из нас не живет чистым сознанием, – писал Балли [Bally 1935: 18]. Только в условно-абстрактном плане равенство «дважды два – четыре» может показаться совершенно нейтральным. Но рабочий, получивший днем за свой труд два франка и ожидающий получить столько же вечером, складывая эту сумму, вовсе не безразлично относится к цифре четыре. Для него «четыре» не только факт постоянного абстрактного соответствия (дважды два – четыре), но и нечто важное, существенное. В процессе коммуникации мы имеем дело не с интеллектуальными, а оценочными суждениями. Центр тяжести последних не в интеллекте, а в эмоции, аффективности, они отражают личное отношение говорящего к тому или иному факту, его думы и чувства. Интеллектуальное, бесстрастное суждение
