свиноприматы. Я видел не земные небеса в муках Армагеддона. Апокалипсис — это откровение, и я видел над собой апокалипсическое небо, оно показывало, что человечество, благодаря самонадеянности и безрассудству, обязательно обрушит его на себя.
Вибрирующие термальные потоки, которые кардинально изменили ландшафт, исчезли. Небо снова посинело, лишь на севере оставалась армада облаков, которая с утра так и не сдвинулась с места, словно поставленная на якорь.
Эти враждебные желтые небеса мне не привиделись, как не привиделась эта местность, какой она была до появления Роузленда, возникшая передо мной, в окнах той комнаты в подвале особняка. И то, и другое было таким же реальным, как теплая слюна, которой мисс Виктория плюнула мне в лицо.
Я присел на электромобиль, стоящий в лощине между склонами соседних холмов, чтобы позволить сердцу замедлить свой бег. Обычно я сплетаю отдельные факты в цельную версию, если стою на ногах и отбрасываю что-либо, брошенное в меня, но в этом случае мне требовалась минута покоя, чтобы убедиться, что я ничего не упустил.
Массивная стена вокруг Роузленда, в которой, возможно, размещались фантастические машины, вроде увиденных мною под мавзолеем, служила не просто границей, отделяющей поместье от остального мира. Она изолировала его и в других аспектах. Эти акры стали островом иррационального в море повседневной реальности.
Как бы то ни было, создание Роузленда служило какой-то цели, а пугающие моменты являли собой побочные эффекты, которых никто не ожидал. Когда они проявились, создатели поместья приняли меры для их нейтрализации. Отсюда и решетки на окнах, и железные ставни, и оружие, и запасы патронов.
Возможно, уроды представляли собой лишь одну из не так часто встречающихся угроз. Тем не менее люди могли жить в этом бедламе, лишь веря, что преимущество, которое они получают, стоит постоянных ночных страхов, а изредка и нападений существ, принадлежащих совсем другому времени и месту.
Я подумал, что знаю, какое это преимущество, почему они просто не отключают главный рубильник, чтобы избежать смертельной опасности, которую представляли собой уроды.
И я подозревал, что преимущество это одновременно и проклятие. Оно убеждало их, что они выше любого другого, не живущего в Роузленде. Не просто выше. Они видели себя богами, относя нас к животным.
Мужчины и женщины, которые стремятся стать богами, прежде всего теряют все человеческое.
Убийства, совершаемые Ноем Волфлоу, и участие других в его злодеяниях им самим не казалось ни безумным, ни преступным, точно так же, как я не считал себя преступником, ловя рыбу, вспарывая ей брюхо, очищая от внутренностей и поджаривая на обед. Я утолял голод. Волфлоу сказал бы, что утолял более специфический аппетит. Для него в иерархии живых существ убитые им женщины стояли настолько же ниже его, как моя рыба — ниже меня.
Волфлоу не просто потерял человечность. Он отбросил ее со всей силой, какая только у него была.
Поэтому, проверив, все ли в порядке с Аннамарией, я собирался выяснить, что за люди живут в Роузленде. То ли они были не теми, за кого себя выдавали, то ли — не только теми, за кого себя выдавали.
Такой уж я
Передышка пошла мне на пользу. Я поехал дальше, выискивая место, где смог бы подняться по склону.
Внезапно в сорока футах передо мной возник человек. Я мог бы проехать сквозь него, но нажал на педаль тормоза.
Он стоял в высокой траве, в костюме-тройке и галстуке. Теперь, когда его и передний бампер электромобиля разделяли пять футов, он впился в меня своим знаменитым немигающим взглядом.
Не такой огромный, как шеф Шилшом, но с брюшком, круглым лицом, пухлыми щечками и двойным подбородком. Но если шеф набрал вес, ни в чем себе не отказывая, то этому полнота досталась по наследству: толстым он был с детства. Его нижняя губа выдавалась вперед, словно он размышлял, как поступить с человеком, от которого он хотел избавиться, но так, чтобы не обидеть его.
— Сейчас не самое удачное время, — прямо заявил я ему. — У меня хлопот полон рот. Дел невпроворот. Извините, обычно я обхожусь без штампов. Но я на грани полного изнеможения. Не смогу заняться еще и вашей проблемой.
Среди задержавшихся в этом мире душ, обращавшихся ко мне за помощью, две принадлежали знаменитым исполнителям своего времени. Несмотря на то, что вы можете подумать, если пристально следите за развлекательными программами на телевидении и в Интернете, у знаменитостей есть души.
В первых трех томах моих мемуаров я написал о своем достаточно продолжительном знакомстве с душой мистера Элвиса Пресли. Она явилась ко мне, когда я учился в старшей школе, и мы провели вместе несколько лет. По причинам, которые он не спешил мне открыть, король рок-н-ролла не стремился перебраться на Другую сторону, хотя и хотел туда попасть. Проблема заключалась не в том, что в следующей жизни ему не видать сандвичей с арахисовым маслом и бананом, но со временем я помог ему уйти из этого мира.
Потом появился мистер Синатра. Наше общение с его душой продолжалось лишь несколько недель, но эти дни навсегда остались в моей памяти. Когда требовалась помощь, мистер Синатра мог устроить такой полтергейст, что мало никому не казалось. Не зря же в реальной жизни он славился крепкими кулаками и готовностью прийти на помощь другу.
Не знаю, почему я решил, что очередная душа, которая придет ко мне с просьбой помочь перебраться на Другую сторону, будет принадлежать знаменитому певцу или певице.
Господин в костюме направился к пассажирскому сиденью моего мини-пикапа. Держался уверенно и важно, на что имел полное право, будучи признан гением еще при жизни.
— Сэр, ваше обращение за помощью для меня большая честь, это действительно так. Я почитатель вашего таланта. Если я выживу, обязательно сделаю для вас все, что смогу. Но, видите ли, в Роузленде так много всего происходит, что я боюсь, как бы у меня не лопнула голова, если я начну думать о чем-то еще.
Он поднес руки к голове, а потом раскинул их, растопырив пальцы, демонстрирую последствия черепного взрыва.
— Да, именно. Я очень сожалею. «Никогда не отказывай душе, попавшей в беду». Это мой девиз. Нет, это не мой девиз, это принцип, по которому я живу. Девиза у меня нет. За исключением: «То, что можно съесть, можно и поджарить». Я слишком много говорю, да? Все потому, что я ваш преданный поклонник. Это правда. Наверное, вы это слышите постоянно. Или слышали при жизни. Полагаю, после смерти слышите не так часто.
Зловещая ситуация, сложившаяся в Роузленде, не являлась главной причиной моего лепета. И не настолько меня потряс сам факт его появления, тем более что я действительно им восхищался. Да, все это имело значение, но куда больше меня напугало его каменное лицо, говорящее о том, что ему хватит терпения дождаться, пока мое сопротивление даст слабину. Вспомнил я и о том, какие остроумие и интеллект скрывались за этим лицом. Элвис? Сущий пустяк. Синатра? Легко. Но с этим господином мы находились в разных категориях, он был умнее меня раз в десять.
— Вы так долго не переходили на Ту сторону, — продолжил я. — Лет тридцать. Дайте мне один день. Потом мы поговорим. Или я поговорю, поскольку вы говорить не можете. Но сейчас, понимаете, здесь только плохие люди. И трупы. Женщина на лошади. Мальчик под замком. И тикающие часы. Вы все знаете о тикающих часах. Кто больше вас знает о тикающих часах? А мне надо разбираться с мутировавшими свиньями! Они большие, злобные, ходящие на задних ногах свиньи, сэр. Вам никогда не приходилось иметь дело со свиноприматами. Сейчас я вам ничем не помогу.
Он улыбнулся и кивнул. Помахал мне рукой.
И уже отворачивался, но, прежде чем успел дематериализоваться, я позвал его:
— Подождите, мистер Хичкок.
Он вновь посмотрел на меня.
— Вы не… я хочу сказать, умерли вы не здесь, так?
