его внутренности, развешанные по кухонной утвари, и голову, лежащую на разделочной доске у раковины. Но кухня не превратилась в скотобойню. Вероятно, его предсмертный крик донесся до нас из какого-то другого помещения.
Открыв дверь задней служебной лестницы, я услышал тяжелые спускающиеся шаги, фырканье и похрюкивание более чем одного урода. Тень монстра, идущего первым, упала на стену, опережая его на шаг-другой.
Убежать из кухни мы не успевали. Я метнулся к буфетной, толкнул в нее Тимоти, последовал за ним, закрывая дверь.
За мгновение до того, как мы влетели в буфетную, Виктория Морс, освобожденная от пут и кляпа, вошла в нее со стороны кабинета шефа и тоже закрыла дверь. Она удивилась нам ничуть не меньше, чем мы — ей. Я уже поднимал «беретту», но она успела схватить Тимоти за свитер, дернула на себя и приставила пистолет к его шее.
Я нацелил «беретту» ей в голову, но стрелять с расстояния в шесть футов не решился, поскольку понял, что у нее пистолет двойного действия, и половину пути спусковой крючок уже прошел. Когда пуля попала бы ей в голову, она могла рефлекторно нажать на спусковой крючок и убила бы Тимоти, даже если бы я уже прикончил ее.
С другой стороны, опусти я пистолет, она могла попытаться застрелить меня, пусть даже выстрел и выдал бы уродам наше местонахождение. Ситуация сложилась патовая.
Глаза Тимоти широко раскрылись от страха, губы он плотно сжал, словно решил и показать себя храбрецом, и выжить. Но я тревожился, как бы он не пришел к выводу, что в исполнении его заветного желания Виктория вполне может заменить собой хроноскаф: один выстрел, и его неестественно долгое и печальное детство оборвется смертью, и он обретет покой, уготованный ему судьбой в 1925 году.
Фыркая, недовольно рыча, подозрительно все обнюхивая, уроды прибыли на кухню, напоминая трех медведей, обнаруживших пустые миски, из которых Златовласка съела всю кашу.
В руке, которой Виктория прижимала к себе Тимоти, она держала ключ на розовом пластиковом кольце. «Возьми его, — прошептала она, по-прежнему красивая, как эльф, а в ее светло-синих глазах отражалась сказочная страна, которую никто, кроме нее, видеть не мог. И по выражению ее лица чувствовалось, что говорит она не об обычном ключе, а о магическом талисмане, который позволит нам найти спрятанное сокровище и вызвать драконов. — Замочная скважина в стальной пластине».
Она отпустила мальчика лишь на мгновение, чтобы бросить мне ключ, и вновь схватила его, прежде чем он даже подумал о том, чтобы удрать.
Чтобы поймать ключ, мне пришлось убрать руку с дверной ручки. Но если бы один из уродов решил обследовать буфетную, долго я бы дверь на месте не удержал.
—
На двери в буфетную замочной скважины я не увидел. Зато нашел ее в маленькой настенной стальной пластине у двери.
Чтобы проделать то, что она говорила, мне бы пришлось повернуться к ней спиной.
— Зачем? — спросил я.
На кухне открывались и с треском захлопывались дверцы шкафчиков.
В шепоте Виктории добавилось ярости и отчаяния:
—
Возможно, монстры на кухне могли отвлечься, найдя творожный пирог, миндальные рогалики и банку с печеньем, если шеф Шилшом держал такую на кухне. А может, они не любили сладкого.
Виктории определенно вновь хотелось плюнуть в меня, ее ярость подпитывалась ужасом и моей нерешительностью. Обмана на ее перекошенном лице я не видел.
Отвернулся от нее ровно на мгновения, необходимые для того, чтобы вставить ключ в замочную скважину и выполнить ее указания. Как только я вытащил ключ, пол шевельнулся у меня под ногами.
От неожиданности я нацелил «беретту» ей в лицо.
Но тут же до меня дошло, что под буфетной находилась шахта. Пол плавно и бесшумно спускался по ней.
Убрав ключ в карман, я сжал рукоятку пистолета уже двумя руками.
Появились гладкие стены шахты, полки буфетной уже оказались над головой, а мы продолжали спуск.
Чем глубже спускались, тем сильнее сгущалась вокруг нас темнота, потому что единственный источник света остался в буфетной. В голове возникла иррациональная мысль, что спустимся мы на невообразимую глубину, лампа в буфетной превратится в звезду, а мы станем невидимыми друг для друга, окажемся в темноте с двумя пистолетами, причем один из нас не признает никаких правил и ограничений.
Мы опустились футов на двадцать, когда справа от меня, за спиной Виктории и мальчика, появился проем. Через несколько секунд пол остановился. Проем превратился в облицованный медью тоннель высотой в семь и шириной в шесть футов, похожий на тот, что связывал мавзолей с особняком. Флуоресцентные лампы под потолком, на достаточно большом расстоянии одна от другой, делили тоннель на полосы света и тени. В стенах я увидел все те же стеклянные трубки, по которым золотистые вспышки, казалось, одновременно перемещались и к нам, и от нас.
Почти в тридцати футах над нами, над шахтой, открылась дверь. Появился урод, заглянул вниз. Завизжал на нас, но вниз не прыгнул.
Виктория потянула Тимоти за собой в тоннель. Когда я последовал за ними, пол буфетной начал подниматься по шахте, как я понял, на гидравлическом цилиндре, но без привычного шипения и гудения, характерного для такого класса механизмов. Поднялся выше потолка тоннеля, дальше по шахте, и визг урода сразу стал глуше.
Глава 47
Теперь уроды на кухне знали, что буфетная — лифт на какой-то подземный уровень, но без ключа воспользоваться им не могли, так что никакой опасности они для нас не представляли.
Стоя в облицованном медью коридоре, мы с Викторией Морс, наоборот, могли перестрелять друг друга, а ей не составило бы труда лишить жизни Тимоти.
Вжимая ствол пистолета в его шею с такой силой, что мушка касалась плоти, она сообщила мне, как сильно она, блин, ненавидит мое блинское нутро, и как же ей, блин, хочется, блин, убить меня, вышибив мои блинские мозги из моего блинского черепа.
Для женщины, прожившей больше ста лет, она обладала очень уж ограниченным словарным запасом.
Попав в ситуацию, потенциально грозящую смертью, из которой я не вижу выхода, я склонен меньше думать и больше говорить. Знаю по собственному опыту, если озвучиваю все свои мысли, не сдерживаясь, не фильтруя, очень часто за разговорами приходит решение, которое ранее оставалось от меня скрытым. И речь не о том, что я открываю сливной канал в некоей гигантской дамбе, отгораживающей подсознательную мудрость. Поверьте мне, такой дамбы не существует.
Может, дело в том, что сначала действительно было слово, и слова — корни всего, что воспринимают наши чувства. Ничего нельзя представить себе, ничто не визуализируется в нашем разуме, пока у нас нет слова для понятия или образа. Поэтому, когда я позволяю всем словам слетать с языка, предварительно ничего не отсеивая, возможно, я что-то зачерпываю из исходного созидательного источника в сердце вселенной.
А может, я просто мастер молоть чушь.
Когда Виктория сообщила мне, как неистово она меня ненавидит, я по-прежнему целился из «беретты» ей в лицо, но услышал собственный голос:
— У меня ненависти к вам нет. Возможно, я вас презираю. Возможно, я от вас в ужасе. Возможно, вы
