На полу между мной и пачкой денег лежал зуб. Обшарив рот языком, я обнаружил не одну дыру, а две. Кровь заливала горло, и от ее вкуса меня начало мутить.
Судя по голосу, Клойс находился у меня за спиной, в нескольких шагах.
Без оружия я мог рассчитывать только на то, что мне удастся вскочить достаточно быстро и броситься прочь от него, вокруг хроноскафа, чтобы добраться или до облицованной медью двери, или до лестницы из нержавеющей стали.
Я попытался вскочить, но боль и головокружение остановили меня, едва я оказался на четвереньках. Клойс пинком вышиб из-под меня левую руку, и я вновь упал лицом вниз.
Теперь он негромко пел другую песню Коула Портера: «Я тащусь от тебя»[40].
Его выбор песен подсказал мне, что за этим последует, но я никак не мог ему помешать. Он пнул меня в бедро, в левый бок, снова в левый бок, и я почувствовал, как треснуло ребро.
Он поставил на меня ногу, перенес на нее весь вес, и треснувшее ребро, казалось, вспыхнуло и принялось жечь плоть.
Теперь я понимал мой сон.
Убивая евреев, цыган и католиков, нацисты надеялись убить их дважды. На это надеются все тираны, и такие, на стороне которых могущество государства, как Гитлер, и те, власть которых действует на ограниченной территории, скажем, поместья Роузленд, как Клойс. Одного лишь физического уничтожения им мало. Они используют страх, чтобы погубить твою душу, неустанную пропаганду и жестокие насмешки, чтобы запугать тебя, пытки и непосильный труд, чтобы растоптать не только твое тело. Они хотят превратить тебя, если смогут, в испуганного зверька, потерявшего любую веру, которая может поддерживать его, который принимает унижения как должное, полностью теряет надежду, что справедливость может восторжествовать, что правда существует, а у жизни есть смысл. А уж после того, как твоя душа убита, они готовы убить и тело, и, если их цель достигнута, ты кротко содействуешь им в этой своей второй — физической — смерти. Они все служат в армии проклятых, и если их вера в правомерность зла сильнее, чем вера их жертв — в реальность и силу добра, они проиграть не могут.
На их злобу вы можете отреагировать только храбростью борьбы с ними или трусостью соглашательства. Впрочем, есть и еще один вариант: притвориться, что согласен со своей участью.
С горящим огнем ребром в боку и волнами боли, прокатывающимися по разбитому лицу, я умолял его больше меня не бить и уж тем более не убивать. Молил, рыдал, стенал с прижатым к полу лицом. Слезы давались легко, потому что боль выжимала их из меня, но он мог принять их за слезы ужаса и жалости к себе, как ему того и хотелось.
Он схватил меня за воротник пиджака. Приказав встать, сам поднял меня на ноги. Бросил спиной на стену с такой силой, что боль в груди дротиком вонзилась в голову. Перед глазами все поплыло, их начала застилать тьма. Только невероятным усилием воли мне удалось остаться в сознании, чернота отступила.
Теперь Клойс пел «Все проходит». Не столько пел, как бормотал, выплевывал слова, наклонившись ко мне, его лицо отделяли от моего считаные дюймы. Высокий, мускулистый, сильный мужчина. Оглоушив меня ударом приклада, теперь он собирался получить удовольствие, забив меня кулаками. Изо рта у него пахло чем-то кислым и мерзким. Одной рукой он схватил меня за волосы, другой — за промежность и между словами песни предложил, чтобы я согласился отдаться ему, как делали все запуганные женщины перед тем, как он их убивал.
Моя правая рука скользнула в карман пиджака, хотя там лежали только несколько патронов и ключ от лифта в буфетной на розовом пластиковом кольце.
Внезапно позади нас возник Тесла, его худое лицо перекосило от ярости. Он потянулся к Клойсу, но прошел сквозь него, как раньше — сквозь меня.
Возможно, думая, что я понадеялся на спасение, Клойс процедил:
— Тебе это не поможет. Это не он. Всего лишь его образ. Возник в ходе эксперимента, теперь болтается здесь, потому что больше идти ему некуда.
Скручивая мне волосы, скручивая промежность, Клойс начал издеваться надо мной, его безмерно радовали слезы, которые покатились по моим щекам, моя беспомощность, о которой они свидетельствовали.
Зажав дужку ключа между большим и указательным пальцами, со всей силой, которая только во мне осталась, я вонзил зазубренную бородку, насколько мог глубоко, в мягкую ткань под его подбородком, а потом еще и яростно крутанул.
Теплая кровь хлынула мне на руку, Клойс отпрянул, прижимая руки к шее, крича от боли, вероятно, подумав, что я вонзил в него нож.
Прежде чем он успел сообразить, что от такой раны не умирают, я, покачиваясь, отошел от него, подхватил с пола помповик, дослал патрон в ствол и убил Клойса.
Глава 51
Судя по тишине, уроды еще не начали крушить дверь, но наверняка обследовали и дергали за ручку. И до того момента, как в ход пошли бы топоры, времени оставалось немного.
Челюсть болела от уха до уха, обломанные корни зубов пульсировали болью, правая сторона лица распухала, угрожая превратить глаз в щелку. Я продолжал глотать свежую кровь, которая натекала в рот, шла кровь и носом. Органы, находящиеся в промежности, тоже чувствовали себя не очень хорошо, но я мог ходить без стонов.
Психический магнетизм работает наилучшим образом, если я пытаюсь найти человека, кружу по территории, держа в голове лицо и имя того, кто мне нужен. Но иногда он дает результат и в том случае, если я ищу какой-то предмет, визуализируя его.
Но я не мог представить себе главный рубильник, о котором говорил Тесла, потому что не знал, как он выглядит. Предполагал, однако, что такой любитель порядка и точности, как Никола Тесла, наверняка написал на этой чертовой штуковине «ГЛАВНЫЙ РУБИЛЬНИК». Большими буквами. Мысленно я представил себе эти два слова в надежде, что сей предмет находится здесь, в этой комнате, которая выглядела Центральным пультом всей этой управляющей временем машинерии.
С минуту я кружил вокруг хроноскафа, но потом меня потянуло в него, через наружный карданный подвес к внутреннему, рамки которого выписывали ленивые восьмерки. Даже вблизи я не мог понять, как эти рамки могут двигаться и одновременно поддерживать вращающееся яйцо — пассажирскую капсулу, — плавающее в центре.
Потом я прочитаю о гироскопах все, что сможет воспринять мозг повара блюд быстрого приготовления. Уяснил я не много, разве что задался вопросом, а может, это был электростатический гироскоп, в котором ротор — или, в нашем случае, яйцо — поддерживается электрическим или магнитным полем. Но если я все правильно понял, ротор электростатического гироскопа должен находиться в глубоком вакууме, а яйцо пребывало в обычном воздухе.
Я подходил все ближе к вращающимся золотым рамкам внутреннего кардана, которые, казалось, не позволяли подступиться к яйцу. Рамки измолотили бы меня в кровавую пульпу, если бы я рискнул проскочить между ними.
Но потом, словно почувствовав мое приближение, эти покрытые золотом рамки изменились сами и изменили ритм вращения. Они продолжали описывать ленивые восьмерки, но вроде бы оказывались в одном месте одновременно, при этом не сталкиваясь, а передо мной лежала открытая дорога к яйцу.
Уверенный в том, что эти золоченые челюсти внезапно не сомкнутся на мне, я без задержки двинулся к пассажирской капсуле. Когда оказался в паре футов от яйца, его вращение начало замедляться, замедляться, и яйцо остановилось. Капсула по-прежнему висела в воздухе безо всякой поддержки, в футе от пола, ее вершина находилась в двух футах над моей головой.
Пятифутовый сегмент капсулы откинулся вверх, люк, закрепленный у вершины на невидимых петлях. На меня смотрели два кожаных кресла с консолью между ними.
