– Может, и надо, – согласилась Светлана. – А может, это взятка? – И на лице ее заиграла улыбка.
– За что?
– Ну, не знаю, – она покачала головой, потом подошла к новому холодильнику и потянула дверцу на себя.
Внутри зажегся свет и осветил какие-то свертки, кулечки и даже бутылки, стоявшие на внутренних полках дверцы, прикрепленные к ней широкими полосками клейкой ленты.
– Интересно, – произнес я, увидев, что новый холодильник оказался полным.
В это время в дверь позвонили. Все еще раздумывая по поводу этого сюрприза, я открыл дверь и увидел улыбающееся лицо Гусейнова.
– Здравствуй, дорогой! – Он сделал шаг внутрь и тут же обнял меня. – Ты только не беспокойся! Я не хотел, чтобы твоя жена суетилась, накрывала на стол. Понимаешь?
Я начал кое-что понимать.
– То есть холодильник – твоя работа?
– Неправильно, – сказал он. – Моя работа – торговля холодильниками. А это так, подарок старому другу и закусочка к коньячку. Я же понимаю, что тебе не до гостей сейчас. – Выражение его лица вдруг стало серьезным. – Но у нас на Кавказе не положено оставлять друзей в беде одних. Покажи, какое ты ему место выбрал?
Мы зашли на кухню. Он критически посмотрел на наш «Индезит».
– Ну, этот ты можешь свободно теперь на дачу отвезти.
– У нас нет дачи.
– Есть холодильник для дачи, появится и дача, – успокаивающим тоном сказал он. – А жена дома?
– Да.
– Ты ей скажи, чтобы не беспокоилась. У нее такой красивый голос по телефону!
Мы уселись в гостиной. Светлана достала колбасу, семгу, сыр, оливки и прочее, принесенное грузчиками вместе с холодильником. Порезала, поставила на стол. Коньяк «Нарын-Кала» Гусейнов отклеил от внутренней стороны дверцы холодильника сам. Светлана просто не могла справиться с этой клейкой лентой. И за стол она садиться отказалась. Выпила рюмочку коньяка стоя, рядом с нами. И, сославшись на головную боль и усталость, ушла в спальню.
Настроение мое улучшилось, когда бутылка коньяка опустела. Гусейнов сходил на кухню и отклеил от дверцы холодильника еще одну. В этот раз коньяк «Закарпатский».
– У тебя еще будет много детей, – говорил он, разливая коньяк. – Не беспокойся! У мужчины всегда больше шансов иметь детей, чем у женщины! Закон природы!
– Это закон Кавказа, – попробовал пошутить я.
Гусейнов мою шутку не принял.
– Ты знаешь, нас у отца было восьмеро, от двух жен. И я желаю тебе столько же уважения иметь от детей, сколько имел от нас наш отец!
Я кивнул. Подумал о своей матери, о том, что только один раз заехал к ней после возвращения из Цюриха, да и то на несколько минут.
– Ты пойми, Сергей, – продолжал Гусейнов. – Фраза «Дети – наше будущее» – это не шутка! В этом и есть смысл жизни. Чтобы можно было все, чего добьешься, передать наследникам!
«Чего я могу добиться?» – мысленно задал я себе вопрос.
Ответа не нашлось, и я потянулся вилкой к тарелке с порезанной сырокопченой колбасой.
165
В полной темноте с отключенными сигнальными огнями правительственный самолет шел на посадку. Я этого не знал. Я только удивлялся: почему под самолетом не видно огней города? Ответ стал известен минут через пять.
– Мы приземлились в Гастомеле, – сообщил мне заметно побледневший Львович. – Не беспокойтесь. Аэропорт оцеплен СБУ. Ситуация должна быть под контролем.
– Должна или есть? – переспрашиваю я. Меня все еще одолевает холод. За бортом уже не может быть так холодно!
– Я сейчас, я доложу! – Львович пятится в сторону кабины пилотов.
Самолет еще катится по бетонке. Подпрыгивает на стыках плит. Поворачивает сперва направо, потом налево. Но в иллюминаторах темно.
– Порядок! – ударяется мне в затылок теплый голос Львовича. Точнее не голос, а теплое дыхание. Голос как раз у него холодный, дрожащий, как руки у алкоголика. – Светлов на месте, встречает!
– Почему паника? Почему Гастомель? – спрашиваю я. При упоминании Светлова ко мне, по крайней мере в голову, возвращается тепло.
– Меры предосторожности, – объясняет Львович. – Надо было убедиться в лояльности спецподразделений! Дело в том, что Казимир дал многим генералам беспроцентные кредиты.
– На что кредиты?
– На жизнь.
– А у них что, жизнь плохая?
– Нет, они же привыкли брать. Они отказываться не умеют, – говорит Львович и тяжело вздыхает.
– А ты умеешь отказываться?
– Я умею, – уверенно кивает Львович.
Наш кортеж состоит из двух десятков одинаковых черных «мерседесов». У всех вместо номеров голубые трезубцы на желтом фоне. В одной из машин едет Львович, в другой – я со Светловым. Несколько машин вообще мчатся пустыми. Как дрезины впереди бронепоезда. На случай мины.
– Он собрал три миллиона подписей за импичмент, – мрачно докладывает Светлов.
– Когда он успел? Он же только пару часов назад объявил по УТ-1 о всенародном импичменте!
– Он уже две недели собирал, а объявил, когда набрал три миллиона, – поясняет генерал Светлов. – Мы пытались найти эти подписи, но пока безуспешно.
– Ну найдешь, а что с ними делать? Три миллиона людей не накажешь за то, что им хочется другого президента!
– Им ничего не хочется. Им дают по двадцать гривень за подпись. Они даже не спрашивают, под чем свои подписи ставят! Единственное, что можно было бы сделать, – это найти подписи и сжечь. Пришлось бы ему снова две недели и шестьдесят миллионов гривень тратить. По крайней мере, время бы выиграли!
– Что, настолько все серьезно? – Я пристально смотрю в глаза генералу.
Он выдерживает взгляд легко и жестко. Видимо, так и есть на самом деле.
– А что он еще может сделать? – спрашиваю я.
– Может подать в суд на правительство, может потребовать признать всю страну банкротом из-за неплатежей за электроэнергию.
– Но это же бред!
– Бред, но соответствующие законы об ответственности за неплатежи на любом уровне парламент еще два года назад принял.
– Что же делать? – спрашиваю я и слышу в собственном голосе полную растерянность. – Подавать в отставку, что ли?
– Нельзя, – твердо говорит Светлов. – Главное – сделать неожиданный шаг и перехватить инициативу!
– И кто эту инициативу перехватывать будет? – интересуюсь я, а в голове на фоне возвращающегося в тело тепла разливается полное безразличие. – Может, просто передать власть по состоянию здоровья и
