— С чьей помощью вы надеетесь этого добиться?
В полной растерянности Морель лишь удивленно поднимает брови.
А Франс продолжает:
— Вы полагаете, что люди, поддерживающие вас, заменят старую систему новой, лучшей?
— Конечно же!
Писатель в сомнении покачивает головой и наконец произносит:
— Я был бы крайне удивлен, если бы это произошло.
— Вы сомневаетесь в искренности столь почтенных людей, как сэр Чарльз Дайлк или месье Милль?
— Я сомневаюсь в том, что силы, использующие искренние усилия сэра Чарльза Дайлка и месье Милля, делают это ради негров.
— Но ведь в Конго отменят принудительные работы, месье!
— Ну и что?
— Отменят и ограничения в торговле.
— А что будет вместо всего этого?
— Вместо этого будет признана независимость негров.
— И свобода торговли, не так ли?
— А разве этого мало? — Морель удивлен.
— О! Это уже кое-что! Но кому все это на руку?
— Месье, я вас не понимаю.
— Так слушайте. Во-первых: станут ли негры действительно независимыми? Не придется ли им и впредь собирать каучук?
— Но за свой труд они получат столько, что смогут жить в достатке!
— А в чей карман попадут доходы от сбора каучука?
Морель молчит.
— В карманы акционеров! — чеканит слова писатель. — Акционеры каучуковых компаний по- прежнему будут загребать прибыли, а, значит, негры по-прежнему останутся зависимыми! И во-вторых: в чей карман попадут доходы от свободы торговли?
— Но свобода торговли уменьшает угрозу вооруженных столкновений.
— Между кем?
— Между колониальными державами Европы.
— То есть между финансовыми группировками, не так ли?
— Да.
— Какое дело до, этого неграм?
— Они жизненно заинтересованы в сохранении мира, поскольку такие столкновения в любом случае ставят под угрозу их собственную безопасность.
Но писатель с жаром возражает:
— Здравый рассудок подсказывает, что они могут быть заинтересованы лишь в том, чтобы трудиться не для тех спрутов, которые в настоящее время сжали Европу тисками финансовых щупалец, а для себя самих!
— Не могу согласиться с вами, месье. Нельзя сбрасывать со счетов существующий уровень экономики, как нельзя и не учитывать, что не все изменения возможны и реальны.
— А какой толк от того, что вы заставите католиков заменить систему неограниченного грабежа системой грабежа ограниченного, либо поможете дельцам из числа консерваторов или либералов захватить теплые местечки католиков?
— Позвольте, месье! Какой же характер должны, по-вашему, иметь реформы, в необходимости которых вы, по-видимому, убеждены так же твердо, как и мы? И с чьей помощью должны они претворяться в жизнь?
Писатель, не подозревая о том, что восьмидесятидвухлетним старцем еще встретится со своим молодым собеседником в комитете «Кларте», куда тот войдет в числе некоторых революционно настроенных интеллигентов, протягивает Морелю руку.
— Месье, вы, несомненно, честный человек! И ваши самоотверженные усилия невольно вызывают уважение, хотя я и не уверен, дождутся ли плодов этих усилий те, ради кого вы тратите столько энергии. Вы правы. Я и впрямь настолько твердо убежден в необходимости изменений, что сам мучаюсь в поисках ответа на вопрос, какими должны быть эти изменения. Мне начинает казаться, что если мы действительно хотим принести пользу тем, ради кого они должны совершиться, то нельзя ограничиваться рамками одного лишь Конго! И я предчувствую, что вы, месье, принадлежите к тем избранникам, на чью долю выпадет осуществить эти изменения на практике!
— Значит, вы исходите из того, что после нашей победы над приверженцами леопольдовской системы зло возродится, хоть и в иной форме?
— Я думаю о тех господах, которые теперь вкладывают значительные суммы в ваше движение за реформу управления в Конго для того, чтобы в один прекрасный день положить в карман проценты.
Морель сидит молча, уставившись в одну точку. После долгого раздумья он говорит;
— Вы правы, месье. Наша борьба на этом не закончится.
