Легенды Космодесанта

Космических Волков, и Белых Шрамов, и даже братьев-Ультрамаринов — воинов того самого легиона, который породил их орден. Кое-кому казалось, что Орлы Обреченности одержимы идеей фатализма, — но это был узкий, поверхностный взгляд.

Орлам Обреченности было даровано понимание вселенной. Они знали истину. Любая жизнь от рождения стремится к смерти, минута за минутой. То, что другим представлялось фатализмом, они считали прагматизмом: подходом, порожденным знанием о том, что всякая жизнь и радость преходящи, а постоянны лишь отчаяние, потери — и в конечном счете смерть. «Мы уже мертвы» — так гласили первые слова клятвы ордена. Орлы Обреченности понимали, что смерть всегда рядом, и поэтому сражались еще яростнее и упорнее других стремились выполнить долг, пока Последний Сон не смежит им веки. Они не тешили себя иллюзиями.

Смерть была пределом всего. Ничто не может вернуться из пустоты, лежащей за ее порогом. Это знание было краеугольным камнем, на котором строился орден.

Тарик своим присутствием, одним фактом своего существования бросал вызов основам их веры.

Хеарон снова заговорил:

— Я даю тебе все полномочия, чтобы разобраться с этим делом.

Магистр ордена отвернулся.

— Мне нужно лишь, чтобы ты был уверен.

Когда до Трина полностью дошло значение приказа Хеарона, он похолодел.

— А если я не буду уверен, милорд? Что мне делать тогда?

— Для сомнений не может быть места, брат.

Хеарон остановился у выхода из затененных покоев и кивнул в сторону окна.

— Если понадобится, прикончи его. Наши мертвецы остаются мертвыми.

Тарик проснулся, и первой его реакцией был шок. Чувство быстро прошло, сменившись раздражением. С самого его бегства с Дайникаса V пробуждение всегда сопровождалось дрожью неуверенности и страха — и это его злило.

Каждый раз он ожидал, что вновь очнется в железной камере, на своей жесткой подстилке, что по его покрытой пеплом коже будет стекать пот, а влажный воздух вокруг — звенеть от жара. Похоже, его подсознание никак не могло смириться с тем фактом, что он вырвался на свободу. В беспросветном аду дайникианской тюрьмы его подвергали столь странным и изощренным пыткам, что даже теперь, спустя много недель после бегства, в его душе оставалось зерно сомнения. Какая-то малая часть его была слишком напугана, чтобы воспринимать объективную реальность, — из страха, что секундой позже ее отберут.

Сталь и камни тюрьмы на Дайникасе V сгинули в прошлом. Рой тиранидов оборвал его мучения, и даже сама темница была до основания сожжена лазерными излучателями Астартес — но в сознании Тарика ее стены стояли непоколебимо. Воин не раз задавался вопросом: падут ли они когда-нибудь?

Со вздохом он отбросил эти мысли, встал и подошел к простому умывальнику в углу комнаты. Возможно, некая ирония заключалась в том, что это крохотное помещение тоже вполне можно было назвать «камерой», но оно дарило тишину и спокойствие, а не тюремные муки. Тарик плеснул в лицо пригоршню холодной, с минеральным привкусом воды и взглянул на небольшое круглое оконце под потолком. На стеклопластике кислотой был вытравлен незамысловатый узор: орел с распростертыми крыльями и поверх него человеческий череп. Символ его ордена. При виде рисунка сердце Тарика сжалось: этот символ значил для него так много. Так долго он был всей жизнью Тарика — и в самые темные минуты своего заключения воин уже не надеялся увидеть его вновь.

Люди суровой и стойкой природы, характерной для большинства Астартес из ордена Орлов Обреченности, редко поддаются радости или волнению — и все же Тарик не мог отрицать, что в глубине души испытывает нечто весьма похожее на эти чувства. Вновь оказавшись дома, он ощутил странный восторг. Впрочем, радость возвращения изрядно омрачали мысли о том, что с ним будет дальше.

С того момента, как он совершил посадку на «Громовом ястребе», прошел один день. День, начавшийся угрюмым приветствием так называемого брата Зура. Тот не ответил ни на один из вопросов Тарика, лишь предложил ему спартанскую трапезу и комнату для отдыха. «Место, где ты сможешь поразмыслить», — сказал Зур. Тарик не мог не заметить, что, хотя дверь его покоев оставили открытой, в коридоре стоял вооруженный сервитор. И, даже не обыскивая комнату, воин знал, что под потолком скрыты аудио- и видеодатчики.

Братья пристально следили за ним. Иного он и не ожидал.

Должно ли это наблюдение его оскорблять? С одной стороны, да. С другой — Тарик понимал причину такой настороженности. Доверие — редкий товар в Империуме Человечества и щедро расходовалось лишь там, где были сильны узы братства и верности. Ордены Адептус Астартес являлись одним из таких мест, но, когда в их круг попадали пришельцы из внешнего мира — «пришельцы и чужаки», напомнил себе Тарик, — колодец изобилия истощался очень быстро.

Братья не доверяли ему, и причиной тому стала злая судьба.

Тарик мрачно подумал о выпавшей на его долю несправедливости, о вероятности дурного исхода, который в этой равнодушной вселенной был более чем реален. После Серека, где сержант и его отделение участвовали в сражениях с некронами и оказались вынуждены бежать с гибнущей планеты, он очутился на госпитальном корабле. Тарика погрузили в искусственный сон, чтобы его модифицированный организм быстрее оправился после неудачно прошедшей телепортации. Он проспал почти весь полет — до того момента, пока корабль не угодил в ловушку ренегатов. Тарик был слишком слаб, чтобы сражаться. Братья бежали, сочтя его мертвым, но сержанта захватили в плен. Затем эти сукины дети, Красные Корсары, продали его, словно бессловесную скотину, хозяину дайникианской тюрьмы. Месяц за месяцем, год за годом он оставался там вместе с другими пленниками-Астартес, захваченными на поле боя или числившимися в списках погибших. Забытые собственными братьями, они превратились в лабораторных животных, экспериментальный материал, служивший развлечением для этого исчадия Хаоса, называвшего себя Фабием Байлом.

Тарик ожидал, что умрет там, — но он был Орлом Обреченности, а Орлы Обреченности всегда ждут смерти. И все же, когда появился шанс вырваться на свободу, сержант вцепился в него что было сил. Тарик знал, что его служба Золотому Трону еще не закончена. В глубине души он понимал, что пока не готов к смерти — не на Дайникасе, не от руки Байла и его банды уродов-мутантов. Время Тарика еще не пришло.

В коридоре раздались шаги, а затем послышался голос.

— Тарик, — позвал Зур, — не хочешь присоединиться ко мне?

Орел Обреченности накинул форменную тунику и верхнюю робу, после чего открыл дверь.

— Мы куда-то идем?

Зур отрывисто кивнул:

— Я хочу тебе кое-что показать.

Они шагали по коридорам, и Зур прилагал максимум усилий, чтобы изучить своего подопечного, не оскорбляя при этом его чувств. Тарик выглядел так же, как его изображение в пикто-файлах или на снимках, сделанных сервочерепами во время сражений. Он держался, как и подобает Астартес, и без всяких напоминаний оказывал должные знаки почтения священным статуям. Статуи стояли на страже у каждых врат центрального коридора, который проходил вдоль всей окружности Орлиного Гнезда. Если уж об этом говорить, то при виде барельефа Аквилы — первого из Орлов Обреченности и избранного Второго Основания — Тарик казался почти растроганным. Зур, тоже глубоко склонившийся перед святыней, поднял голову секундой раньше, чем обычно, и внимательно рассмотрел согнутые плечи своего спутника.

В конце концов Тарик выпрямился и усмехнулся:

— Возможно, тебе следует воспользоваться песочными часами, брат. Это поможет измерить мое благочестие с достаточной точностью.

— Я не инквизитор, — ответил Зур чуть более поспешно, чем следовало.

Говоря откровенно, он уже задавался вопросом, как бы поступили представители Ордо Еретикус, знай они о Тарике и об обстоятельствах его возвращения, а также и об остальных Астартес, которых братья из ордена Кровавых Ангелов вытащили с Дайникаса. Провести месяцы, даже годы в темнице, которой