Она поднялась на верхний этаж. Оказалось, что Юлия ужинает с Вильгельмом — за маленьким столиком, уставленным серебряной посудой и бокалами. Фрэнсис объяснила, что привело ее к свекрови в столь неурочный час, и Юлия ответила шуткой, хотя прозвучала она как обвинение:
— Еще одна бесприютная душа нашла здесь кров. У гостеприимства должны быть границы, Фрэнсис. Кто эта леди?
— Она точно не леди, — ответила Фрэнсис, — зато полностью подпадает под определение «бесприютная душа».
Когда она вернулась в гостиную, там уже появился Эндрю со стаканом воды. Он как раз подносил его к губам незнакомки.
— Я не из тех, кто любит воду, — проговорила гостья и откинулась на подушки.
Она исполнила отрывок из песенки, в которой говорилось о том, что еще один глоток не причинит ей никакого вреда. А потом снова полились немецкие фразы. Юлия внимательно слушала. Она жестом указала Вильгельму на стул, и они оба сели, бок о бок, готовые вынести суждение.
Вильгельм спросил:
— Могу я называть вас Марлен?
— Зовите меня, как вам будет угодно, дорогой мой, называйте, как вам заблагорассудится. Не словом бьют, а палкой. Меня били однажды, но это было давно. — Гостья неожиданно всплакнула, всхлипывая как ребенок. — Было больно, — поведала она собравшимся вокруг дивана. — Было больно, но немцы были настоящими джентльменами. Они неплохие парни.
— Марлен, вы пришли к нам из больницы? — спросила Юлия.
— Да, дорогая. Я сбежала из больницы, можно сказать и так, но они примут меня обратно, примут бедняжку Молли снова. — И она запела: — Нет никого красивей Салли. Она — свет моей души… — И потом тонко и нежно: — Салли… Салли…
Юлия поднялась, движением руки разрешила Вильгельму не вставать и так же молча велела Фрэнсис следовать за ней на лестничную площадку. Колин пошел с ними. Он сказал:
— Я думаю, мы должны оставить ее у нас. Она больна, ведь так?
— Больна и безумна, — ответила Юлия. Потом добавила более деликатно, смягчая свою суровость: — Ты знаешь, кто она… кем она была?
— Даже не представляю.
— Эта женщина развлекала немецких солдат в Париже во время последней войны. Она проститутка.
Колин простонал:
— Но это же не ее вина!
Дух Шестидесятых со страстным взглядом, дрожащим голосом и протянутыми в мольбе руками противостоял сейчас прошлому человечества, ответственному за все несправедливости мира, и воплощением человеческой расы сейчас в его глазах была Юлия, которая воскликнула:
— О, глупый мальчик! Ее вина, наша вина, их вина — какая разница? Кто будет ухаживать за ней?
Фрэнсис подумала вслух:
— Как это, интересно, англичанка оказалась в Париже, оккупированном немцами?
Совершенно неожиданно для всех Юлия отчеканила тоном, которого от нее прежде не доводилось слышать:
— Шлюхам паспорт не нужен, им всегда рады.
Фрэнсис с Колином переглянулись: в чем дело? Но со стариками такое случается: изменившийся голос, болезненная гримаса, резкость (как сейчас) — то, что осталось от былой обиды или разочарования… а потом — ничего. Все прошло, исчезло. Никто никогда не узнает…
— Нужно позвонить в клинику «Фриерн Барнет», — сказала Юлия.
— Нет, пожалуйста, не надо, — взмолился Колин.
Юлия вернулась в гостиную, перебила гостью, распевавшую «Салли», и наклонилась над ней с вопросом:
— Молли? Вас ведь Молли зовут? Скажите, вы из клиники «Фриерн Барнет»?
— Да. Я сбежала на Рождество. Я сбежала, чтобы повидаться с друзьями, но не знаю, где они. Что ж, Фриерн добряк, и Барнет тоже, они возьмут бедняжку Молли обратно.
— Иди и позвони, — приказала Юлия Эндрю.
Он вышел из гостиной.
— Я никого из вас не прощу, — поклялся Колин — неистовый, одинокий и отвергнутый.
— Бедный мой мальчик, — сказал Вильгельм.
— Отправить ее туда… в эту…
— В психушку, ты хочешь сказать, дорогой мой? Но это ничего, не переживай. И не сходи с ума, — со смехом закончила Молли.
Вернулся Эндрю, завершив разговор по телефону. Все уселись и стали ждать, Колин — с мокрыми глазами, и слушали, как сумасшедшая женщина на диване поет свою «Салли» снова и снова, и ее чистый голосок разбивал сердце не только у Колина.
Это печальное происшествие притушило веселье, царившее за кухонным столом. Мнения присутствующих разделились, и в конце концов компания развалилась.
Звонок в дверь. Эндрю спустился в прихожую. Вернулся он в сопровождении усталой женщины средних лет в невзрачном сером комбинезоне, а через локоть у нее была перекинута — да, смирительная рубашка.
— Ай-яй-яй, Молли, — укорила она беглянку. — Убежать от нас в такой день. Ты же знаешь, что в Рождество у нас всегда не хватает людей.
— Плохая Молли, — сказала больная женщина, поднимаясь с дивана при помощи Фрэнсис. — Противная Молли Марлен. — И она ударила себя по руке.
Сотрудница клиники оглядела свою подопечную и решила, что применять силу нет необходимости. Она обняла Молли (Марлен) за плечи и повела ее к двери, а оттуда вниз по лестнице. Все, кроме Юлии, следовали за ними.
— Прощайте-е-е… Не плачьте-е-е… — Молли обернулась лицом к тем, кто приютил ее на время. — Тогда было хорошее время, — сказала она. — Самые счастливые для меня годы. Меня все любили. Они называли меня Марлен… И всегда просили спеть «Салли». — И она, напевая свою «Салли», почти повиснув на руке сотрудницы клиники, пошла к выходу.
— Это все из-за Рождества, — пояснила, уходя, женщина в сером комбинезоне. — На Рождество у них всегда плохое настроение.
Колин, заливаясь слезами, сказал матери:
— Как мы могли? Как такое возможно? В такую ночь никто не выгнал бы на улицу даже собаку.
Он взбежал по лестнице на третий этаж. Софи, услышавшая его шаги из кухни, последовала за ним, готовая утешать и успокаивать. В общем-то, ночь выдалась погожая, но дело, разумеется, было не в погоде.
На следующий день Колин поехал на автобусе в психиатрическую клинику. О заведении этом он знал только то, что оно обслуживает север Лондона. Большое, широко раскинувшееся здание могло служить декорацией к готическому роману. Колина впустили в бесконечный коридор (длиной чуть ли не в четверть мили), выкрашенный до самого потолка масляной краской тошнотворного зеленого оттенка. В конце коридора обнаружилась лестница, на ступенях которой Колин встретил ту самую женщину, что прошлой ночью приезжала за Молли-Марлен. Она сообщила ему, что Молли Смит сейчас находится в двадцать третьей палате и что Колин не должен расстраиваться, если больная не узнает его. Сегодня на сотруднице клиники вместо серого комбинезона был полиэтиленовый халат, в руках она держала стопку полотенец и сильно пахнущее мыло. Двадцать третья палата оказалась большой, с широкими окнами, светлой и полной воздуха, только нуждалась в покраске. На стенах с помощью скотча были развешаны веточки остролиста. Мужчины и женщины самых разных возрастов сидели на стульях. Одни из них смотрели в никуда, другие, судя по порывистым движениям, занимались чем-то в своей, неведомой другим людям реальности, а группка из примерно десяти человек как будто проводила чаепитие: они держали в руках кружки,
