танцпол.
«О, Господи, какой же я дурак! Я — болван! — корил себя Сергей, — она сидела передо мной! Я должен был ей все сказать! Хотя бы сделать попытку заговорить, рассказать, признаться… А что, собственно, я должен ей сказать? В чем признаться? Что я ей скажу? Я же не могу сказать ей, что повсюду ее искал…
«Как я в тебя влюблен, как я увлечен тобой…» — скажу я.
И что я могу получить в ответ? — Женский взгляд!
Я скажу ей: «Как я страдаю без тебя!»
И тогда я совершенно точно получу этот взгляд!
Скажу, что я влюблен в нее… увлечен ей… А я — влюблен? Или увлечен? Кажется… Нет! Совершенно точно — влюблен! Это точно — это любовь! Потому что мне плохо, когда я не вижу ее. Очень плохо. Плохо бледным утром, — когда я ищу ее глаза в людской толпе по дороге на работу. Плохо темной ночью — когда я представляю как обнимаю и ласкаю, ее тело, ее стройные восхитительные ноги, которые я… Мне плохо серым днем, когда я не вижу ее глаз… Не вижу как она поправляет свои волосы… не вижу, как она танцует, пьет коктейль, как она улыбается… как проходит мимо меня, как она пахнет… не вижу вишенки в белоснежных ее зубах!
…Фотография, что висит у меня на холодильнике, та самая, что я вырезал с видеозаписи камеры видеонаблюдения службы безопасности ночного клуба, мне уже не помогает! Это любовь! Я в этом уверен! Это точно, я уверен… Я… в этом… не-у-ве-рен…
Может быть это влечение?
…это может быть влечением?
Может!
Может быть, это, то самое низменное похотливое чувство?!
Не то, которое живет в моей груди. Не то, которое не дает мне спокойно спать по ночам. Не то, которое я ищу каждую ночь в искусственной неоновой темноте Танц-Пола, рассекаемой ножами голографических картин, тел, светил… геометрических фигур… ослепительными белыми вспышками стробоскопов, больно бьющих по сетчатке глаза ослепительными вспышками, какие образуются, если подушечками больших пальцев сильно и коротко надавить на глазные яблоки через опущенные веки… А если это все же совершенно не то, что живет с сердце?
…О, Господи! Если это не сердце… то это, то самое низменное чувство, которое живет ниже пупочного кольца? Ниже отверстия образованного сухожильными волокнами апоневрозов всех широких мышц живота. То, которое едва удовлетворив, перестает первое время существовать… умирает… а значит не живет… значит нежило… значит временное… значит нелюбовь!..»
— Можно?
Сергей вздрогнул.
— Конечно… — только и смог ответить Сергей: — «О, Господи! Господи! Господи!» — пронеслось в его голове. Сергей оробел, как только понял, что перед ним стоит она… Манхеттен… Его Манхеттен… его Вишенка во рту…
Манхеттен застенчиво улыбнулась.
— Конечно! Я как раз Вас жду… — неожиданно выпалил Сергей.
— Уум… Правда? — она была в восторге от услышанного, и не менее удивлена его словами.
— Да, правда! — нервно елозя на месте, подтвердил Сергей.
— Неожиданно, — подозрительно взглянула Манхеттен.
— Я бы сказал — «да»…
Она села за столик, напротив. Сергей остался сидеть на диване. Смотрел на ее губы, смотрел на рот. Нервно оглянулся.
— Вы кого-то ждете? — спросила она.
— Нет. Я один. — Ответил Сергей. Мысли сбивали одна другую, как сонные потревоженные мухи: «Один. Да, я один… Ее голос как вода. Капли воды… О, Господи, это что сон? Я сплю!.. Укуси меня пчела… Ущипни меня… я сплю! Конечно же, я жду только тебя!»
У Манхеттен был музыкальный голос — ни звонкий, ни глухой. Такой тихий и нежный, что казалось, будто окончание каждого слова сопровождается звуком сорвавшейся в тишину прозрачной дождевой капли. Манхеттен сидела напротив. Она улыбалась, смотрела по сторонам, смотрела на него. Он смотрел ей на рот.
— Разбираетесь в винах? — наконец спросила она.
— Что?
— «Dom Perignon»…
— А-а! Нет… То есть да… Немного…
— Я, наверное, не вовремя? — шепотом проговорила она, чуть поддавшись вперед, и еще тише спросила, — мне уйти?
— Нет, что Ты! Ни за что! — словно всполох пламени вскрикнул Сергей, нечаянно перейдя на «ты». Принял более собранное положение за столом, он постарался побороть волнение. Но тут же, дважды ткнул пальцем в ее бокал, словно старался что-то спросить или предложить, но был нем от природы, и нервно сглотнув оскомину, наконец, выговорил. — Еще вина?
— Нет, спасибо. Мне уже много. Вино меня сводит с ума, от него я становлюсь… — ее ночные глаза загадочно распахнулись, и в них мелькнула дьявольская искорка.
— Какой? — взяв себя в руки, поинтересовался Сергей.
— Я не скажу…
— Ладно. Как хочешь. — Сергей сделался безразличным. Снова взглянул на Манхеттен, споткнувшись об ее загадочный глубокий взгляд.
— А знаешь, это не настоящее игристое вино… не настоящее «Dom Perignon», — сказал Сергей. Дон Периньон — это шампанское премиум-класса крупного французского производителя Moet et Chandon.
— Правда? — Манхеттен недоверчиво посмотрела в свой бокал.
— Жил в XVII веке, во Франции монах-бенедиктинец Пьер Периньон, якобы изобретший метод шампанизации для производства игристых вин: двухэтапная ферментация. На самом деле, основная заслуга любознательного монаха из бенедиктинского аббатства заключалась в смешивании разных сортов местных виноматериалов, для достижения лучшего конечного результата. Согласно винодельческой доктрины Периньона: вино бродит дважды; первый раз — в дубовой бочке, второй — непосредственно в бутылке. Жил монах, делал вино… Вот, в честь него и назвали… Я пробовал здешнее «Dom Perignon Prestige Cuvee». Если верить этикетке на бутылке — оно являлось миллезимным шампанским, произведенным из винограда года урожая, указанного на бутылке… Тебе интересно?
— Да, очень… я тебя внимательно слушаю!
Манхеттен, действительно, слушала, едва ли не заглядывая Сергею в рот.
— Для производства «Dom Perignon Cuvee» собирали виноград с виноградников, купленных домом Moet et Chandon в 1820 году у аббатства Отвийер. В общем, в 1936 году знаменитый шампанский дом «Moet et Chandon» впервые выпустил вино, названное в честь легендарного монаха. Вино стало не просто новой маркой, это было первое в мире шампанское категории «престижное кюве», стоившее как минимум в два раза дороже лучших винтажных вин. На самом деле, впервые «Dom Perignon» был произведен в 1921 году но, по причине разгар экономического кризиса — Великой депрессии тридцатых годов, в продаже появилось лишь в 1936…
— Откуда ты все это знаешь? — вспыхнула блестящими глазами Манхеттен, — это же надо было все запомнить!
— Узнал от бармена. Разговаривал тут, с одним… Запомнил. Всякая ерунда — лихо остается в голове, а нужные вещи…
— Это поразительно! Все эти красивые названия… Ну, а на вкус… оно наверное…
— Я не знаю, какое оно на вкус. Если бы попробовал, наверное, смог бы сравнить с вино здешним… А я не пробовал, потому не знаю… Знаю, что купаж «Престиж Кюве» на пятьдесят процентов состоит из винограда сорта Шардоне и столько же — из Пино Нуар: первые, солнечные ноты шампанского принадлежат Шардоне, а долгое послевкусие — Пино Нуар. Цвет — бледно-желтый такой… с золотистым
