Бога.
Вопрос о том, зачем в кабинетах портреты прочих действующих надменных и чванных бонз — увековечить память «великого и ужасного» деятеля при жизни, или для показного низкопоклонства и жополизма, было не вполне понятно.
Более того, Сергею явственно казалось, что висит портрет совсем не для того чтобы на него смотрели и любовались, а для того, чтобы он — портрет смотрел со стены, и все контролировала. И если Сергею совершенно без труда и даже с некоторой иронией удавалось представить себя в первом образе, так сказать самоидентифицироваться с героем, то представить себя в другом образе было крайне неприятно, хотя тоже совершенно не сложно.
Возможно, это выглядело странно, но Сергей, таким образом, пытался представить себя другим человеком, одним из тех, глядящих на него в настенные фото-окна. Представить себя не только стоящим за этими фотопортретами, но и глядящим на этот крошечный мир кабинета своими глазами через отверстия вырезанных в полотне глаз, когда лицо с картинки странным образом оживает. Но, кроме этого, представить еще и свои-чужие ощущения; свой, но чужой ход мыслей и чувств; свое состояние удовлетворенности успехом и публичности; или зная свои потаенные желания, представить чужое течение самых меркантильных, самовлюбленных и циничных тайных мыслей и чувств. Вроде, тех, что возникают у рок-звезд, когда они с разбега выпрыгивают в ликующую толпу, совершенно искрящиеся как небесные светила и уверенные в том, что они непременно падут на руки, а не на заплеванный пол. Хотя если задуматься, вот так вот упав наземь, «звезде» будет уже не столь важно заплеванный он или нет… он будет чувствовать себя уже кометой или остывшим звездным копролитом.
Это представление себя в чужом образе, казалось Сергею нечто похожим на то, как человек с фотографии смотрит на свою фотографию и пытается вспомнить, что испытывал он сам именно в этот момент. В это мгновение, когда вспышка фотокамеры озарила его лик и запечатлела его навсегда, именно таким: великолепным, но с переполненным мочевым пузырем; счастливым и ликующим, но делящим нажитое имущество по бракоразводному процессу; улыбающимся белозубой улыбкой, но с задохнувшимися в туфлях вонючими ногами. Или сурово серьезным и несгибаемо-целеустремленным…
Сравнительная проекция себя в лице каждого, на этих портретах, Сергею, конечно же, казалось, несла в себе более светлые чувства, чем их — в самих себе. И интуитивно Сергей находил в их образах, несомненно, свое светлое «Я», нежели ему представлялись их истинные обладатели, объясняя их «минусы» исключительно одним абсолютно верным и точным показателем, который просматривался у обоих политических протагонистов и обуславливался тотальным недостатком человечности именно у тех, и среди тех, кто управляет чужими жизнями. Чужими сердцами.
Уставившись в экран мерцающего монитора, Сергей набрал в поисковой строке слово — «новости». И с появлением на экране ссылок стал читать свежие интернет-сообщения, перепрыгивая с ссылки на ссылку, пока вниманию Сергея не предстала статья с названием «Падший ангел», в которой говорилось об убийстве в городе Сиборгове главного областного педиатра Лигитимова Петра Аристарховича.
В пригороде Сиборгова молодая женщина родила мальчика, которого вместе с мужем назвал Ромул.
«В честь легендарного основателя Рима, что ли?» — подумал Сергей.
Он родился чистым, словно ангел, с почти просвечивающейся кожей. Небесное дитя, его кожа была нежной и очень тонкой. Через несколько часов после рождения, когда медсестра дала новорожденному первый прикорм из соски, рот мальчика порвался, превратившись в кровавую рану.
Выяснилось, что любое прикосновение к коже ребенка приводило к образованию пузыря, который тут же лопался, а на его месте появлялась язва. Шокированная этим странным заболеванием молодая мама не бросила ребенка, не растерялась и принялась искать способы лечения неизвестной болезни. Не бросила малыша и через два года, когда, не выдержав, из семьи ушел отец ребенка, ушел муж. Только через два года профессор из кожно-венерологического диспансера поставил диагноз: буллезный эпидермолиз — болезнь навсегда, она не лечится.
Буллезный эпидермолиз — неизлечим.
Буллезный эпидермолиз — это когда организм отторгает собственную кожу. Болезнь неизлечимая и очень редкая.
Возможно, лишь уменьшить зуд и боль от язв на коже. Все тело новорожденного ребенка было воспалено, как при ожоге третьей степени. Кожа надувается пузырями, водянистые пузыри лопались, на теле оставались сочащиеся сукровицей раны…
Мама Ромула обращалась во всевозможные инстанции: к главному педиатру области, писала письма в министерство здравоохранения, обивала пороги администраций и больниц. А те в свою очередь отправляли ее и ребенка в медицинские учреждения по месту жительства, которые не отказывали, но и не помогали.
Для того чтобы покупать дорогостоящие лекарства родители молодой женщины продали квартиру. Ежемесячно мама ребенка покупала: семьдесят тюбиков мази «Солкосерил», сто шестьдесят тюбиков мази «Пантенол», десять-пятнадцать — мази «Радевит», суспензию «Сумамед-форте», антигистаминные капли «Зиртек»…
Это еще не полный список лекарств. Кроме прочего, пока хватало денег, женщина покупала импортную и дорогую мазь Поля Хартманна, так называемую «гидротюль»… Пока были деньги.
Втирала мази. Поила суспензиями. И крепко, раз за разом перебинтовывала, чтобы не расходилась кожа на спине, а бинты, пропитываясь сукровицей ран, не успевали прилипать к телу.
Втирала мази. Купала ежедневно в травяных отварах календулы и ромашки. И водила к главврачу области Лигитимову, который всегда повторял одну и ту же фразу:
«Есть закон… В нем определен список льготных лекарств… Мы ничего не можем поделать! У вас очень редкая болезнь!»
И снова мази. Суспензии. Календула и ромашка…
Через десять лет такой жизни, совершенно отчаявшись, так и не пробив брешь в сердцах наследников Гиппократа и областных чиновников Сиборгова, не добившись помощи от государства, мама Ромула покончила жизнь самоубийством, оставив предсмертную записку, лист бумаги на котором написала всего одно слово:
«Суки!»
Ромула отдали в специализированный детский дом.
Накануне четырнадцатого Нового года, Ромул сбежал. Истекая кровью, застывающей сукровицей из образовавшихся рваных ран, добрался до областной клинической больницы, куда не однократно приезжал с матерью, и стал выжидать, сжимая в перебинтованных, окровавленных руках кухонный нож, украденный из столовой детского приюта. Дождавшись у центрального подъезда больницы главного областного педиатра, вышел навстречу и воткнул ему нож в самое сердце.
Кухонный нож! В сердце!
На рукояти ножа гвоздем было нацарапаны слова:
«За бессердечность!»
Убегая со двора больницы, он выскочил на проезжую часть дороги и бросился под колеса въезжающей кареты скорой помощи…
Мальчика не спасли. Не смогли. А может, не желали спасать. Как не желали все эти долгие полные страданий четырнадцать лет.
Прочитав статью, Сергей задумался. Где-то в тексте статьи мелькнула фраза: «Не ради мести, а во имя справедливости…», но пробежав по тексту статьи глазами, Сергей не смог ее отыскать.
«Люди в конец очерствели. Озверели в конец. Все находятся в каком-то пограничном состоянии. Средства массовой информации, газеты, книги, даже кино — является лакмусовым индикатором, отображающим изменения общественного мышления, разложения духовного сознания. Мы копируем западные стандарты, подчас несущие пропаганду всевозможных форм антисоциального поведения. Государство создает ненормальную общественную ситуацию, а потом кино и телевидение призывает людей решать эту ситуацию столь же ненормальными способами.
Круг замкнулся…
«Не ради мести, а во имя справедливости…» — звучит лаконичная, легко запоминающаяся фраза,
