рождения. Он в шутку, вроде бы… но торжественно отвечал ей:
«Служу… Советскому… Союзу!..»
Довольно долго… шутил… она все смеялась, и нежно говорила: «Уже не служишь, а все туда же… Дурачок, ты, у меня!»; а потом… она умерла. Кажется, с тех пор… я от него больше этого не слышал… Никогда».
Прислонив Могилевского к стенке кабины лифта, Сергей нажал кнопку седьмого этажа, и весь подъем смотрел на поникшего головой и икающего «раненого» товарища; жалел его, и думал:
«Отец в армии служил, и при этом говорит: «Собачки — служат!»; Господи, мир перевернулся, что ли! Я в армии не служил… не собачка, не защитник Родины… Никто… А кто? У нас что… собачки Родину защищают? В армии не служил, а может быть и напрасно: азов войны не знаю, стрелять — не умею… ничего не могу. Стало быть, стать справедливым киллером, и выстрелить в обидчика из винтовки с оптическим прицелом у меня вряд ли выйдет…»
Завалившись в квартиру, оба прошли в зал. Обутого и одетого Могилевского Сергей посадил в кресло и вернулся в прихожую:
— Давай тащи «вискарь»… и лед… в холодильнике! Кола!.. Тоже захвати!
Разувшись, Сергей завернул на кухню, и вернулся с бутылкой «Jack Daniels», двумя стеклянными бутылочками «Coca-Cola» и ведерком со льдом.
— А посуду?! — как-то злобно и пьяно возмутился Артур.
— Ты чё возмущаешься? Тебя может еще разуть?! Прислуге орать будешь!
— Ладно, ладно… Шутка! — успокоился Могилевский, скидывая туфли прямо в зале. Затем он взял в руки туфли за полторы тысячи «баксов» и поочередно выбросил их в коридор. Одна туфля угодила в дверной проем, другая — вылетев в него, ударилась в стену, отскочила от нее и куда-то глухо завалилась. Артура даже не интересовало, где они приземлились. — Шуток не понимаешь?.. — уже обиженно произнес он, как будто обидели его и поправившись, добавил: — Серега, бокалы прихвати… будь другом!
В то время, пока обмякший Артур сидел в кресле, а Сергей хозяйничал по дому в поисках нужных бокалов, успел отметить, что Могилевский значительно ожил в сравнении с тем состоянием, в котором он пребывал некоторое время назад. И даже обиженно заподозрил Артура в симуляции алкогольного опьянения, но сразу же, забыл об обиде, когда обнаружил его спящего в кресле.
По комнате витало кислое зловоние.
Сергей толкнул его на всякий случай в плечо, от чего Могилевский встрепенулся, изобразив бодрость и какого-то пьяного мифического бога:
— Вина! Еще, вина! — проорал он громко и раскатисто. Сергей разлил виски по бокалам и протянул один из них Артуру.
Артур шумно глотнул.
— Уммм… хорошо! — блажил Могилевский. — Прелесть! Сказка! Как классно жить! Слушай, Серега, тебе завтра на работу?.. — спросил Артур, прервав свои восторженные вопли. — На работу надо? Давай махнем в Сочи?.. На три дня? Море, солнце, море выпивки… солнечные девочки… яхты, гостиницы, дайвинг! Давай?
— Я работаю, — грустно ответил Сергей.
— Да, ладно, чувак… — настаивал Артур, — ты за деньги, что ли волнуешься?.. Я башляю!
Не-е мо-гу… — отпирался Сергей. — Работаю!
— Да ладно! Хочешь, отцу позвоню… он все уладит! Давай!
— Серьезно… Не могу…
— Чё, ты, такой: «Работаю!» — Как червь конторский… — злобно передразнил Могилевский, — Давай?! Все уладим!
— Нет! — отрезал Сергей. — Меня устроили недавно, а я… — Сергей недоговорил, и все замолчали.
Молчали недолго. Было видно, что Артур обозлился на открытый отказ Сергея. Рывком влил в себя остатки напитка и сделался агрессивным.
— С утра… — обиженным тоном сказал Могилевский, поднимаясь с кресла, — мне… две гренки в яйце, обжаренных на растительном масле и… стакан апельсинового сока… Свежевыжатого… — и взглянул на Сергея недружелюбной пьяной ухмылкой. — Надо было каких-нибудь «моромоек» зацепить… А я — тебя… Сидишь тут: ме-е-есть… самосу-у-уд… — паясничал Могилевский ключевыми словами прежнего разговора, словно обвиняя Сергея в неудавшемся окончании вечера. Могилевский вышел из комнаты и пошел в свою спальню, разговаривая уже сам с собой. Наткнувшись на стул, глухо выругался.
Сергей сидел изумленный, на какое-то мгновение, ощутив себя прислугой, но, так и не поняв, насколько это было сказано всерьез. Сидел, словно был пронзен колокольным шпилем. Растерянно глядел вслед дряхло шаркающему, уносящему на своих носках потное зловоние хозяину квартиры… Хозяину жизни.
— Ты… серьезно? — неуверенно спросил Сергей. Брошенные с опозданием слова, поглотил стук захлопывающейся межкомнатной двери. Вопрос: «ты серьезно?» остался без ответа, и смазанный щелчком дверного замка, так и остался вопросом. Осталось злым недобрым надругательством Могилевского над Сергеем.
«Боже мой, просто тупиковые отношения! Как они начинались, так и закончатся. Пользуешь такого человека, как бездушную ступеньку лестничного марша, обтираешь об нее сандалии, движешься наверх. Движешься к своей цели, как идут к заветной мечте… Можно сказать по трупам, — как у военных, — как генералы идут к своим звездам… А пока с ним рядом, хочется проникнуться к человеку симпатией, а вдруг… может быть… Ведь человек он от природы, такой же как и ты, но только зажиточный и зажравшийся… Но, человек! И все же… может быть… он не такой уж плохой? Пытаешься заглянуть к нему в душу, в сердце. Понять его… А вдруг есть в нем и сердце, и душа, а не только стандартный суп-набор: печень, селезенка, две почки…
Ковыряешься в нем, пытаешься оправдывать его тщедушность и эгоизм… и… Невозможно что-то разобрать. Все одинаковое и все разное… Все комплектующие — одинаковые, но словно из дерьма слеплены…»
Сергей не знал, как ему поступить после такой издевательской выходки: хотелось обидеться и уйти, но было уже поздно; не хватало денег на такси, и было лень уходить в ночь.
Артур не церемонился с Сергеем… И вот тут-то, Сергей вдруг понял, почему:
«Он просто презирает меня!»
Сергей нравился не ему. Сергей нравился его отцу. Их внезапная дружба с Артуром, была не что иное, как результат отцовского желания. Отцовская благодарность Сергею за собственного ребенка и желание навязать эту благодарность неблагодарному сыну и, конечно же, давнее стремление оградить, вырвать Артура из пут прежнего круга общения, ограничить общение сына с его неблагонадежными друзьями, которые так не нравились Могилевскому-старшему. Ко всему прочему, Вениамин Степанович, по достоинству оценивший поступок Сергея, не просто настаивал на дружбе Сергея с Артуром, он требовал, толкая сына к дружбе с человеком спасшему ему жизнь. Но Артур, состоявший в давней семейной конфронтации с отцом-деспотом, старался делать все наперекор властному родителю.
«Через меня Артур продолжает жить прежней жизнью… Встречается с друзьями, безмерно употребляет алкоголь и наркотики… Прожигает жизнь… — пришло в голову Сергея неожиданное открытие. — Причина не в этом, что Артур не желает подчиняться отцу… и не в давнем противостоянии… причина в том, что Артур под маской дружбы с Сергеем, к которому отец Могилевского питает доверие, решает свои вопросы. Живет, как ему нравиться, — решил Сергей. — Именно почему мы до сих пор вместе! Ведь всё и все против меня, кроме этой дружбы! — догадался Сергей. Ответ пришел неожиданно. — Он же специально поддался отцу! Он просто использует меня! А я даже подумал, что он сдался!»
Артур сдался. Отец лишил его дополнительной материальной поддержки, приставил охрану, ограничил свободу передвижения не только по миру, в родном городе. И Артур формально отказался от прежних друзей, для видимости. У Артура не было иной альтернативы. Артур сдался. Он придумал хитроумную комбинацию, чтобы обойти противостояние с отцом и закрыть вопрос с навязываемой дружбой. И теперь Сергей понимал истинный смысл своего назначения, он был дверью. Сергей оказался
