— Ну, хорошо, но я хотела бы поговорить не об этом. Меня больше интересует, помнишь ли ты эту пьесу?
— «Конец игры»? Более или менее.
— Ты читал ее в оригинале?
— Нет, в переводе.
— Жаль…
— Что же в этом плохого?
— То, что ты ее не знаешь, даже если наизусть помнишь.
— Ну, это, мне кажется, преувеличение. Неужели настолько плохой перевод?
— Pour en dire le moins[247].
— Так в чем же там дело?
— Интересно, помнишь ты какую-нибудь реплику… из единственной в этой пьесе женской роли?
— Нелл?
— Браво! Имя ты помнишь! А несколько
Я напряг свою обезьянью память, но ни одного слова не смог из нее выдавить.
С минуту мы молчали.
— Я так и думала, — отозвалась она, прерывая затянувшуюся паузу. — Конечно! Кто будет помнить, что там бормочет себе под нос женщина, тем более старая и больная! Но ты, разумеется, помнишь, что говорят мужчины, не правда ли?
— А Федра?
— Всем известно, что это «мужчина», — насмешливо бросила она в ответ. — «Хочет невозможного». Как твоя зодиакальная Дева, — она взглянула на меня. — Зато Нелл — женщина. Не условно. Безусловно.
Наконец у меня что-то прорезалось в памяти:
— «Ну, что, старушка? Хочешь, наверное?».
Насмешка на ее лице сменилась состраданием.
— Неправильно? — спросил я.
— Правильно. Конечно, правильно, — произнесла она с откровенной иронией. — И это все. Да?
— Это, кажется, ее первая реплика, — начал я объяснять. — Поэтому я и запомнил. К тому же она смешная.
— Rien n'est plus drdle que le malheur…[248] — медленно сказала она, глядя мне прямо в глаза, будто именно меня имела в виду.
— Простите, это, должно быть, обо мне?
— Ну, что ты! — возразила она. — Это всего лишь еще одна цитата.
— Именно ее вы хотели, чтобы я вспомнил?
— Не совсем так, — проронила она, думая о чем-то своем.
Снова наступило молчание.
Мое напряжение росло. Мы подходили к ее кварталу. До дома Мадам оставалось несколько коротких аллей. Невольно, сам того не замечая, я время от времени оказывался впереди нее.
— А ты куда? — спросила она и остановилась, когда я первым свернул на боковую дорожку, которая кратчайшим путем вела к ее дому.
— А-а-а, не знаю… — забормотал я, заикаясь. — Так получилось… Вспоминал пьесу… задумался и… свернул.
Она внимательно посмотрела на меня и пошла прямо. Я поспешил вслед за ней.
— Видишь, — вернулась она к прежней теме, как бы продолжая прерванный разговор, — это тоже писатель, выбравший иностранный язык.
— Кто? — после своей «оплошности» я совсем растерялся.
— Кто! Автор «Конца игры».
— Ага. Ну и что?
— Ничего. Довожу до сведения, — она пожала плечами. — Ты добивался, чтобы я тебя учила… как наш пан физик Рожека… вот я и выполняю твое желание. Даю тебе дополнительный урок. По теории относительности… языков.
Мадам остановилась под фонарем.
— Вот мы и на месте, — улыбаясь, сказала она. (Ее дом был в ста метрах.) — Благодарю тебя, мой верный рыцарь. V меня есть для тебя cadeau[249] от твоей пани учительницы, — она открыла сумку и опустила в нее руку.
Из внутреннего отделения сумки — я сразу это заметил — выглядывал уголок зеленоватой книжечки с надписью «СЛУЖЕБНЫЙ ПАСПОРТ».
Тем временем Мадам достала небольшой белый томик и протянула его мне.
На обложке виднелись бледно-голубые буквы, которые складывались — под фамилией автора — в пирамидку названия:
Fin de partie
suivi de
Acte sans paroles[250].
Внизу обложки была надпись «Les Editiones de Minuit»[251], а в центре чернела пятиконечная звездочка с маленькой латинской буквой «m».
— Будто описание сцены с Паоло и Франческой, — вполголоса сказал я, рассматривая подарок.
— С кем? — спросила она, закрыв сумку.
— Я вам однажды рассказывал. С теми, которые читали повесть о Ланселоте, но перестали ее читать… не дочитав до конца.
— Так оно и бывает, — развела она руками жестом «Что делать! C'est la vie!».
— Пожалуйста, напишите мне здесь что-нибудь на память, — я отчаянно искал какую-нибудь зацепку, которая позволила бы хотя бы на мгновение продолжить игру. — Книга без посвящения?
— Кто сказал, что без посвящения. Там все написано. Как положено.
Я открыл книгу. На титульном листе виднелись написанные карандашом четыре строчки:
Взгляни на тридцать вторую страницу, на заключительную реплику Нелл,
Прилагательное это? Или глагол в повелительном наклонении?
Вот последний вопрос по окончании учебы Pour mon meilleur disciple [252]
24 июня
— Карандашом? И без подписи? — поднял я взгляд от книги.
— Разве кто-нибудь еще мог тебе так написать? — кокетливо спросила она.
— Нет, конечно, — ответил я.
— Тогда в чем дело? А что карандашом… Ну, что ж… возможно, когда-нибудь тебе захочется это стереть.
— форма этого посвящения… — начал я загадочно, — и даже его поэтическое построение… — и продолжал, усугубив таинственность, — кажутся мне знакомыми.
— Откуда?
— Кажется, подобное посвящение написала кому-то… — я посмотрел ей прямо в глаза, однако в последний момент изменил направление удара и закончил спокойно: Иоанна Шопенгауэр.
— Уверяю тебя, я не читала, — она даже поклялась, подняв вверх два пальца.
Я начал листать томик в поисках указанной страницы.
— Не сейчас, — остановила она меня, коснувшись руки. — Потом. Когда вернешься домой.
«Теперь, — отозвался во мне голос, перефразируя Гамлета. — Если не теперь, так, значит, никогда. Теперь. Пусть будет!»[253]
