проклятие, преследующий ее злой рок! Ей никуда отсюда не вырваться! И суждено навек здесь оставаться!
Я помнил об обещании, которое дал Максу, и старался ей помочь и что-то предпринять для ее же пользы. Однако как разобраться, что ей пойдет на пользу? То, чего хотел для нее Макс? Или то, чего она сама хотела? Макс привез ее сюда из Франции, потому что боялся за ее жизнь. Попробуй разберись теперь, прав он был или решился на такой шаг в минуту безумия. По моему мнению, он совершил большую ошибку, которая для нее обернулась несчастьем. — Каких же мне аргументов придерживаться и чью сторону принять?
Я так ей сказал:
«Мне удалось получить информацию, что тебя не выпустили из-за истории с отцом. Они несут ответственность за то, что с ним случилось, и отлично это понимают. Его смерть свидетельствует против них, и они хотели бы утаить обстоятельства, с нею связанные. Поэтому я считаю, что их следовало бы поприжать. Лучшая оборона — это нападение. Необходимо действовать! Немедленно подавай заявление с требованием реабилитации и даже иск на возмещение морального и материального ущерба. Если ты так хочешь обрести свободу, то должна за нее бороться. Я буду тебе помогать, использую все свои связи и возможности, но решающий шаг должна сделать ты… Кроме того, я считаю, что он это заслужил. Что бы ты о нем ни думала, как бы ты его ни осуждала. Он был прекрасным человеком. Сегодня таких уже нет».
Она не хотела даже слушать. У нее все здесь вызывало отвращение. Она никому не верила и считала, что любой контакт со здешней реальностью, особенно с властью, может ей только повредить. Поэтому выбрала иную стратегию. Стратегию сфинкса. Внешней формы. И даже ночью не снимая этой маски, в одиночестве, тайно, без свидетелей, она строила свои планы.
В этом был весь Макс! По своему характеру она его точная копия…
Пан Константы остановился и расправил плечи. На другой стороне улицы стоял дом, в котором я жил.
— Ну, вот мы и на месте, — сказал он уже другим тоном. — И, как видишь, хотя и холодно, прогулялись мы неплохо.
Я лихорадочно искал какую-нибудь зацепку, как выступ, за который мог бы ухватиться, чтобы подтянуться повыше. Оказаться у самой вершины и не вступить на нее — вот позор, вот непростительная слабость. К сожалению, все заранее заготовленные варианты теперь, как и всегда, ни на что не годились. Мне опять пришлось отдаться стихии импровизации.
— Конечно, — поддакнул я ему. — Великолепная прогулка. Может, еще кружок? Здесь, сразу за углом, симпатичная улочка.
— Пожалуй, хватит, — сказал он. — Не забывай, мне еще возвращаться.
— Да, конечно, — понурил я голову. Но тут же воспрянул духом и молодецким, не терпящим возражений тоном объявил свою волю: — Теперь я вас буду провожать! Хотя бы до подземного перехода. — И, чтобы окончательно лишить его возможности начать спор, я решительно двинулся вперед, обратившись одновременно к нему со следующим вопросом: — С того времени прошло без малого десять лет. Ну и как, она добилась своего?
— Если бы добилась, — ответил он, поспешив вслед за мной, — ее бы здесь не было. А она, как сам знаешь, осталась. Значит, не добилась.
— У нее ничего не получилось или она просто сдалась?
— Люди с таким именем никогда не сдаются, — заметил он то ли с иронией, то ли с оттенком грусти.
— Что же она делала, чтобы достичь своей цели?
— Я так скажу: она использовала малейший шанс. Сначала пыталась воспользоваться поддержкой своего научного руководителя… как же ее?
— Сурова?
— Да-да, пани Суровой! Потом, когда вариант с Суровой успеха не принес, стала действовать через Центр французской культуры, где начала работать, как бы повторив карьеру своей матери. А теперь… я даже не знаю. Могу только предполагать. Я с ней уже не поддерживаю отношения.
— Почему? Что случилось?
— Уязвленное самолюбие.
— Чье? Ваше или ее?
— Разумеется, ее. Надеюсь, меня ты не подозреваешь в том, что я мог на нее обидеться.
— Так что же произошло?
— Она обратилась ко мне с просьбой, первой и единственной, и, как назло, я не смог ей ничем помочь.
— Что это была за просьба?
— Ах, да не стоит об этом говорить…
— Но все-таки… любопытно ведь.
— Чтобы Ежик, когда приедет во Францию, встретился там с одним человеком и, объяснив ему ситуацию, попросил его от ее имени оформить с ней брак. Сначала он должен был прислать Виктории так называемое заявление о намерениях, затем, если последует отказ, приехать в Варшаву, а если и это не возымеет действия, оформить с ней брак per procura.
— Это была любовь или… фиктивный брак?
— Конечно, фиктивный брак! Как же иначе!
— Почему же не выполнили ее просьбу?
— Потому что Ежик решительно отказался взять на себя подобную миссию.
Сердце забилось сильнее. Однако голосу я постарался придать легкомысленно равнодушный тон.
— Почему? — спросил я, даже слегка усмехнувшись.
— Точно я не знаю, — подчеркнуто серьезно ответил он. — Он мне ничего не говорил. Могу только предполагать… Он был к ней неравнодушен.
«Понятно теперь!» — подумал я, вспомнив нервный смех Ежика, когда он услышал фамилию Мадам.
— Тем более, — бросил я реплику, как ловкий адвокат. — Почему он не захотел ей помочь, если она была ему столь близка?
— Подумай, что ты говоришь! — возмутился пан Константы.
— А что в этом особенного? — пожал я плечами. — Всего лишь формальность…
— Эх, ты еще слишком молод, чтобы разбираться в таких делах, — он снисходительно похлопал меня по плечу и опять остановился.
«Это конец», — подумал я. И не ошибся.
— Все, иди домой, а то мы до бесконечности будем провожать друг друга. И еще раз: запомни — никому ни слова. Будешь болтать — навредишь всем: и себе, и мне, и ей.
— Не беспокойтесь, пан Константы, — я снял перчатку, заметив, что он снимает свою, чтобы пожать мне руку. — Если позволите, еще только одна деталь…
Когда я у вас упомянул, что она директор нашего лицея и собирается его радикально реформировать, пан Ежик… да и вы, пан Константы… не скрывали своего удивления, а пан Ежик сказал: «Она все же сделала это…», будто ожидал от нее чего-то подобного. Что, собственно, он имел в виду?
— Как — что? До сих пор не понимаешь? Даже теперь, когда я тебе все растолковал?
— Откровенно говоря, не совсем… — ответил я ritardando.
Пан Константы медленно покачал головой с легким состраданием.
— Кто в этой стране может стать директором лицея? — назидательным тоном спросил он. — Какое безусловное требование предъявляется кандидату?
— Но ведь бывают исключения.
— Ты что, шутишь или так, погулять вышел?
— Однако доказательств у вас нет.
— Цель не оправдывает средства, — он протянул мне руку. Я тоже протянул. — Будь здоров! Желаю
