не могли прозвучать из уст Мадам в моменты отчаяния несколько лет назад, когда она разговаривала с Константы?
Или в другой раз, когда она пришла просить его о помощи (о том особом одолжении), разве она не могла выразиться примерно так:
Сделайте что-нибудь для меня. Ведь вы джентльмен
И не я обратилась к вам первая, не правда ли?
Не я все затеяла. Вы сами ко мне пришли
и начали этот разговор…
А разве он не мог ей ответить опять же словами Гейста:
Я не настолько богат, чтобы вас, мисс, выкупить…
даже если бы появилась такая возможность…
(лишь поменяв, возможно, официальное «мисс» на дружеское «тебя»), чтобы через мгновение добавить:
Все будет хорошо.
Такого рода аналогии, в той или иной степени сопоставимые с ее жизнью, можно было найти почти в каждой главе романа. В конце моей подборки нашлось место и следующей цитате:
Я знаю одно, если кто-то сам надел на себя цепи, он погиб. Бациллы гниения проникли в его сердце.
Ну а заключительные аккорды этой странной антологии, — а они включали, разумеется, достопамятные слова Гейста, — звучали как постскриптум; в них будто слушался голос самого коллекционера цитат:
Может быть, и я буду чем-то полезен?
Что вы хотите, чтобы
я для вас сделал? Прошу вас, только прикажите
(Je suis a vos ordes).
Пока я занимался этой работой — читал, подбирал цитаты и пытался объединить их в нечто целое, — меня не оставляла мысль, что я скатился до уровня любителя «Пепла». Не в книге, в конце концов, дело и не в литературном женском образе — будь то Хелена де Вит или музыкантша Лена, — если смысл чтения сводится к одному и тому же: к погружению в мир фикции, к подмене известной особы литературным подобием, к выдергиванию из текста двусмысленно звучащих фраз, а затем их фетишизации, что возбуждало и подогревало тайную страсть! Разве, к примеру, такая записанная мною фраза:
Но вы так мило это делаете, просто очаровательно, —
которая в контексте обращена была к
Нет, все-таки! Хотя на практике это выглядело очень похоже, сам фетиш отличался радикальным образом. Даже не верилось, что обе книги появились на свет примерно в одно и то же время и их написали два человека одного поколения (автор «Пепла» был даже на семь лет моложе) и одной национальности! Первая из них — роман Конрада — затягивала и завораживала: интригующим содержанием, изящным в своей простоте стилем, живыми образами и яркими характерами; кроме того, в романе анализировалась философская проблема отношения к злу. А вторая — «Пепел» — была просто скучной и тяжелой, а в романтических эпизодах — банальной и смешной; с трудом и стыдом читатели перебирались через эту груду слов — напыщенную и фальшивую.
Неужели и на этот раз прав оказался Рожек Гольтц, утверждая, что если бы Конрад не уехал в Англию и не поменял язык, то писал бы так же, «как это чудо наше, Жеромский»?
В тот день, когда предстоял очередной урок французского языка с Мадам, я отправился в школу, взяв с собой новое «вспомогательное снаряжение», то есть Victoire, «Cahier des citations» и «Гданьские воспоминания молодости» Иоанны Шопенгауэр. Но прежде чем принять решение об его использовании, я проверил в журнале, отметила ли она мое отсутствие на предыдущем занятии. Нет, не отметила. Странно. Тем более что список она, очевидно, проверяла и в четвертой графе напротив фамилий других отсутствующих (с первого урока) ее рукой были вписаны буквы «отст». Почему же она меня не отметила? Может, какой-то благожелатель прикрыл меня, наговорив ей всякой чуши? Или она механически после урока заполняла эту графу, смутно запомнив присутствующих? Скорее второе, чем первое, иначе меня кто- нибудь бы уже предупредил. Впрочем, что бы там ни было, но я решился.
Перед уроком, как раз перед ее приходом, я достал «вспомогательное снаряжение» и положил на парту со стороны прохода («Cahier» снизу, а сверху — Victoire). Потом первую четверть урока (беседа, вопросы) я сидел недвижимо, не спуская с нее глаз и мысленно сопоставляя все, что знал о ней, с живым образом.
Я уже ничего не боялся. Сохранял полное спокойствие. Уверенный в своей позиции, я ждал ее хода.
Однако она его не делала. Занялась другими, а на меня не обращала ни малейшего внимания. Такой modus procedendi не стал для меня новостью, она уже не раз таким образом игнорировала меня, но с тех пор, как забрала мою тетрадь, использовала его почти регулярно.
И я приступил к операции — под шифром «королевский гамбит».
Я взял Victoire, на ее место положил «Cahier des citations», после чего открыл роман на странице со словами «только прикажите» и сделал вид, что читаю, при этом поудобнее уселся за партой и вытянул ноги, перебросив одну на другую, а обложку открытом книги приподнял над партой так, чтобы с кафедры видны были красные буквы названия.
«Так, пожалуйста, я слушаю, я жду… — спародировал я часто употребляемый Мадам повелительный оборот. — Вы принимаете жертву? Эта „светло-бежевая фигура“ абсолютно не защищена. Как и две пешки на краю парты. Их можно брать безо всякого риска. Что же вы? Принимаете жертву? Не забывайте о времени. Оно работает на меня. Я затратил его намного меньше. А на ваших часах скоро упадет флажок. Поэтому лучше поспешить!»
Но мои подстрекательские выпады, которые я передавал ей посредством телепатии, не возымели никакого действия. Что ж, в конце концов, и с этим можно смириться. Жаль только, что сама комбинация не получила развития. Мадам не только не последовала примеру коварной Змеи (агрессия, конфискация книги, шельмование у позорного столба, отметка в журнале), но даже взглядом не призвала меня к порядку. А ведь она не могла не заметить, что я самым наглым образом бойкотирую ее урок. В этом у меня не было ни малейшего сомнения. Поднимая время от времени глаза над книгой для контроля ситуации, я каждый раз имел возможность убедиться, что она видит, чем я занимаюсь. Однако на ее лице я не замечал даже тени недовольства, разве что — нарочитое пренебрежение.
«Если ты думаешь, что сумеешь таким способом спровоцировать меня, — казалось, говорил ее взгляд, блуждающий где-то поверх моей головы, — то глубоко ошибаешься. Мне, в конце концов, безразлично, будешь ли ты знать этот язык и какую получишь оценку. Ты решил, что все знаешь и тебе нечего делать в этом классе? Пожалуйста, твое дело. Мне же лучше. Одной заботой меньше».
Разумеется, она могла так думать, это было в ее стиле. Она понимала, что я знаю французский не только лучше других учащихся, но и на уровне, значительно превышающем требования школьной программы, однако мои способности ее нисколько не интересовали. Когда она впервые заметила, что у меня неплохой французский выговор и правильное «эр», то оставила это без каких-либо комментариев
