Сирин схватила ее за локоть и оттолкнула, так что красотка упала на кровать:
— Пусти, я не хочу!
— Не хотите или не можете? — хитро спросила девушка, поглаживая себя по груди, чтобы пробудить желание в совсем еще юном чужеземце.
— Не могу, — сквозь зубы ответила Сирин, с ужасом думая, что почти выдала себя. Но девушка только понимающе кивнула.
— Ничего страшного, вы не первый, кому оружие отказало в бою, идите же сюда, садитесь поближе, пообщаемся, уверяю, пройдет немного времени — и вы снова будете в полной готовности.
С этими словами она потянула своего гостя к себе на кровать и поцеловала в губы:
— А так вам нравится?
Сирин ошарашенно уставилась на нее:
— Зачем ты это делаешь?
— Зачем целую? — хихикнула девушка.
— Нет, вот это все, с мужчинами, — Сирин широко повела рукой.
— Потому что мне за это платят, для чего же еще? Приятнее и легче подарить за вечер удовольствие двум-трем мужчинам, чем с рассвета и до темноты сидеть за шитьем, чтобы сгорбиться и ослепнуть через несколько лет. — Внутри девушки словно прорвалась какая-то плотина, и она быстро, запинаясь, начала рассказывать свою историю.
Черноволосую красотку звали Марион, родом она была из Франции, из Анжера. Когда-то родители отдали ее в ученицы модистке, которая и спровадила наивную девицу в парижский бордель.
— Оказывается, есть мужчины, которым нравятся совсем юные девочки, за свидание они готовы выложить кучу денег. Мне-то, конечно, не перепадало ничего, разве что побои, когда я отказалась отдаться своему первому гостю. Тогда мадам нарочно прислала ко мне самого грубого и отвратительного из ее клиентов, ему нравилось мучить меня. В конце концов он взял меня к себе в качестве любовницы и служанки. Но потом я повзрослела и перестала ему нравиться, и тогда он обменял меня на другую девушку мадам Ревей. Здесь мне живется неплохо, мадам мне как мать родная, она мне только хороших мужчин присылает. Пять лет назад она решила переселиться в Россию — здесь заработать можно куда лучше, и я поехала с ней. А теперь мне почти хватает денег, чтобы выкупиться у мадам. Еще год-два, и я оставлю эту профессию, вернусь домой. Скажусь вдовой, найду себе молодого красивого муженька, пускай он меня балует.
Марион заработала за этот вечер достаточно, чтобы не принимать больше сегодня гостей. К тому же у нее не было никакой охоты попасть в руки одного из подвыпивших офицеров, которые, если верить их пьяной болтовне, хотели перепробовать сегодня как можно больше девиц. Порой откуда-то доносились жалобные женские вскрики — видно, не все гости были ласковы со своими случайными подругами. Поэтому Марион не прогнала этого мальчика, почти еще ребенка, никогда не знавшего женщины, а продолжала болтать дальше.
Сирин, выпрямившись, сидела на краешке постели, чувствуя, как пальцы Марион крепко сжимают ее запястье. Девушка, очевидно, была счастлива найти благодарного слушателя, которому можно было бы поведать свои мечты, — слова лились потоком. Сирин узнала немало о жизни этих женщин и подумала мрачно, что грезам Марион вряд ли суждено осуществиться. Даже десять или пятнадцать лет спустя, когда она постареет и потеряет надежду окрутить богатенького гостя, она все так же будет мечтать о муже, детишках и домике на родине.
Сирин даже не прикоснулась к выпивке, стоявшей на столе в комнате, а потому Марион налегала на вино вдвое усерднее. Голос ее звучал все пронзительнее, а смех наверняка слышен был не только в соседних комнатах. Она снова и снова обнимала своего нелюдимого гостя, целовала его в щеки и пыталась прижаться мокрыми от вина губами к его рту, наконец она сделала последнюю попытку раззадорить юношу и тяжело навалилась на него.
— Не бойтесь, я не скажу вашим приятелям, что у вас такая вот слабина… Наоборот, расскажу, что вы меня оседлали, как истинный татарин свою кобылку… так что я не устояла. — Голос ее становился все тише, речь перешла в неразборчивое бормотание, голова клонилась, она повалилась на постель и тихо засопела.
Сирин поднялась, поглядев на спящую девицу со смешанным чувством презрения и жалости. Телесная любовь, считали люди ее племени, нужна для продолжения рода, Аллах повелел, чтобы мужчина изливал семя в женщину, а та приносила ему сыновей и дочерей. Во время набегов случалось, что женщин чужого племени насиловали и угоняли в рабство, но ни одна татарка не легла бы по доброй воле с чужим мужчиной. Сирин передернуло от мысли, что она могла бы вести такую же жизнь, как Марион, и ей захотелось покинуть эти стены как можно скорее. Она тихонько отворила дверь, дошла до залы, где спали двое пьяных офицеров, — страсть к выпивке оказалась сильнее страсти к женщинам. Невольно Сирин оглянулась в поисках Сергея, но его нигде не было, она поняла, что капитан по-прежнему берет приступом эту жирную белобрысую девку. Поджав губы, Сирин нашла свою шинель, накинула ее на плечи и вышла вон.
Ночной холод прояснил разум, так что прогулкой она, пожалуй, даже наслаждалась. Добравшись до дома, она поняла наконец, насколько ей уютнее в этой мрачной, пропахшей лошадьми конюшне, чем в надушенном борделе.
После того, что произошло сегодня вечером, Сирин больше всего хотелось завернуться в одеяло и завалиться спать, но тут она заметила, что в конюшне кто-то есть. В первый раз за несколько недель Остап выбрался навестить приятеля и был слегка обижен, когда не застал Бахадура дома. Сирин показалось, что задержался мальчик только потому, что Ваня не жалел водки, не то что боцман «Алексея Романова». Во всяком случае, когда Остап встал поздороваться, он здорово шатался, с немалым трудом мальчик подошел обняться с приятелем.
Как и все пьяные, он с гораздо большей охотой говорил, нежели слушал, а потому уже во второй раз за вечер начал подробный рассказ о своей жизни на фрегате. При этом Остап невольно старался выставить дело так, словно он уже бывалый моряк и на корабле как дома, на самом же деле море быстро покрывалось льдом, и за все это время «Алексей Романов» едва прошел две морские мили от места швартовки.
Остап то и дело говорил новые, незнакомые Сирин слова, рассказывал о новых друзьях — матросах. И Сирин чувствовала, что их прежняя душевная близость исчезла безвозвратно. Мальчик быстро привыкал к новой жизни, сбросив прошлое с плеч, словно изношенный кафтан. С каким-то непонятным раздражением Сирин напомнила Остапу, как он рвался домой, как не хотел уезжать из Карасука.
Остап со смехом отмахнулся:
— Что было, то прошло! Дома я был только одним из многих сыновей моего отца и никогда не стал бы военачальником. А здесь, в России, я могу стать большим человеком. Все офицеры меня любят и обещали скоро попросить для меня у капитана чин прапорщика. И это только первый шаг — когда-нибудь я стану капитаном, а то и адмиралом. Знаешь, Бахадур, море очень похоже на степь, оно так же бесконечно и опасно, и только настоящие мужчины могут покорить его. И я стану одним из них!
— Что ж, желаю, чтобы у тебя все получилось, — серьезно ответила Сирин и подумала с грустью, что вот сейчас, в этот момент она теряет друга. Остап думал и говорил только о море. В какой-то момент он, забывшись, назвал Сирин и Ваню сухопутными крысами, хоть это и была не больше чем шутка.
И все же Сирин испытала облегчение, когда мальчика окончательно разморило от водки и он заснул, свернувшись калачиком на ее тюфяке. Наконец-то и она могла подумать о сне.
Сирин начала раздеваться и тут заметила, что Сергея до сих пор нет. В неожиданном припадке ревности она представила себе, как он заснул пьяный в снегу и замерзает там, снаружи, в этой ледяной темноте. Она тут же выругала себя идиоткой — никакой причины проклинать Сергея у нее не было. Пусть даже он валяется где-то с этой девкой, она все же обязана ему жизнью.
Она отыскала страшного вида тулуп, лежавший у них про запас, — очень теплый, вместе с тем он делал своего владельца похожим на шелудивого медведя.
— Я выйду ненадолго, погляжу, не видно ли капитана, он был так пьян, что вполне мог упасть и замерзнуть до смерти.
Ваня почувствовал ожесточение и раздражение в голосе Бахадура и спросил себя, что могло между ними произойти. Но о Сергее он тоже беспокоился, а потому поднялся, кряхтя, накинул шинель и снял с
