находчивость и смекалку — и в Сибири, и под Санкт-Петербургом.
— Черт тебя дери, Алексашка, но ты прав. Мертвый или в тюрьме Тарлов действительно не принесет нам пользы. Но ему придется показать себя в бою против шведов! Поручаю это тебе. А Кирилин, Бахадур и прочие подлецы расплатятся за предательство, это я тебе обещаю! — В голосе царя было столько ненависти, что Меншиков вздрогнул.
4
Пробуждение стало для Сергея кошмаром, состоящим из одной только боли. Какое-то время он не мог понять ни кто он такой, ни где находится. Он не отваживался пошевелиться хотя бы немного, даже открыть глаза — от малейшего движения боль становилась просто невыносимой. Но вдруг на лоб капнуло что-то холодное, и стало чуть легче.
— Ты меня слышишь, батюшка? — Голос был Сергею определенно знаком, но он никак не мог понять, кому этот голос принадлежит — в мире существовали только он и боль.
Невероятным усилием он открыл рот и каким-то чудом проговорил спекшимися губами:
— Да, слышу…
Пересохший и распухший язык прилипал к нёбу, а во рту был омерзительный вкус, желудок скрутило судорогой.
— Матерь Божия, что ж с вами случилось, Сергей Васильевич? Нет, я не против доброй попойки, но это уже перебор! Я вчера чуть не помер от страха, когда вас арестовали. И вдруг нам приказывают явиться сюда — и что я вижу? Вы, говорят, изволили пить наперегонки с царем и князем Меншиковым и проиграли! Оба они с утра свеженькие, как огурчики, а вы лежите полумертвый. Боюсь, вы еще долго не сможете сесть на Мошку. И притом у нас приказ: тотчас же возвращаться в лагерь. Привяжем попону между лошадьми и положим вас туда?
Сергей понемногу начал приходить в себя.
— Ваня! Это точно ты!
— Кто ж за вами присмотрит, как не старый Ваня Добрович? — с обидой в голосе отозвался тот.
— Что случилось? Я… — Сергей стиснул руками голову, судя по ощущениям, она распухла и стала размером с тыкву.
— Похмелье — чего ж еще? Если бы Бахадур увидел вас в таком состоянии, он бы ужаснулся, но глупый мальчишка подался в дезертиры, не дай бог они его поймают — укоротят на голову!
— Тогда помолись, чтобы они его не нашли! — Голос Сергея, казалось, окреп. — Это я виноват, Ваня! Это я его ударил, и он сбежал.
— Дело сделано, теперь никакие терзания и вопли не помогут, — возразил Ваня. — Лучше подумайте, как встать на ноги. Мы теперь поставлены под командование Меншикова — будем охотиться на вражеские патрули, уничтожать их или, если отряд окажется чересчур велик, заманивать поближе к расположению наших войск. Вы хотели встретиться со шведами — встаньте и идите! — По Ваниному голосу было совершенно ясно, что он сейчас желал бы вновь оказаться в Сибири. Кучка непокорных татар — и никаких тебе кровожадных шведских чудовищ.
Сергей огляделся и только теперь начал понемногу сознавать, где находится. Он лежал на какой-то подстилке поблизости от сгоревшей деревни — там, куда его вчера привезли. Палатки, стоявшие здесь вчера, исчезли — по всей видимости, солдаты под предводительством Меншикова или самого царя двинулись дальше. Потом он разглядел лошадей своего отряда, привязанных на опушке леса.
А прямо над собой он увидел озабоченное лицо Вани.
— У тебя не найдется воды прополоскать рот? — жалобно попросил Сергей.
Вахмистр отдал негромкий приказ, и тотчас один из калмыков подбежал, держа в руке кожаную флягу. Вода была теплой и затхлой, он хотел было попросить свежей воды, но затем ему пришло в голову, что колодец наверняка уже отравлен.
— Думаю, я смогу сесть в седло! — Он поднялся на ноги, но покачнулся, так что Ване пришлось подхватить его.
— Вы уверены? — уточнил вахмистр.
Сергей издал сдавленный звук в знак согласия. С Ваниной помощью Сергею удалось было сесть на Мошку, но едва жеребец тронулся с места, как капитан пожалел о своем решении: каждый шаг жеребца гулко отдавался в черепе и в желудке. Но, несмотря на скверное самочувствие, мысли его вращались вокруг Бахадура — капитан снова и снова упрекал себя. Он до боли любил юного татарина и теперь чувствовал себя так, словно потерял младшего брата или единственного сына. На глаза наворачивались слезы, только теперь Сергей осознал, насколько он привязался к юноше, невероятно тяжело было думать, что им больше никогда не увидеться. Все, что он мог еще сделать, — это молить всех святых, чтобы Бахадур вернулся домой целым и невредимым. Только сибирские степи могли укрыть его от царской мести.
5
В шведском лагере Сирин было куда труднее скрывать свой пол. Каждую минуту следовало опасаться разоблачения, поэтому скучать не приходилось. А вот остальные буквально изнывали — тяжелая тоска безделья одновременно притупляла мозг и раздражала нервы. На просьбу Кирилина оставить ему и его людям оружие король ответил категорическим отказом. Поэтому перебежчики безвылазно сидели в лагере, тогда как прочие подразделения преследовали отступающих русских. Пока что Днепр разделял русских и шведов, но недалек был тот день, когда Карл XII отдаст приказ форсировать реку.
Сирин тем временем все лучше понимала шведский, прислушиваясь к разговорам и наблюдая за жизнью лагеря. Ей удалось узнать, почему шведский король до сих пор медлит с выдвижением главных сил. Карл ждал генерала Левенгаупта — тот должен был вскоре прибыть во главе обоза с продовольствием и боеприпасами да еще привести пополнение. Генерал медлил, и король с досадой и злобой наблюдал, как русские используют это время, чтобы превратить всю округу в выжженную пустыню.
Из-за вынужденного безделья участились ссоры между дезертирами: русские то и дело сталкивались с сибиряками. Бывшие заложники держались теперь теснее, принимая в свой круг и Бахадура, даже для Ильгура презираемый татарский князь внезапно превратился в близкого доверенного человека. Когда шведская водка, называемая тут аквавитом, вливалась в его жилы, он пускался в рассказы о своих мечтах, которые собирался осуществить с помощью шведов.
Сирин терпеливо выслушивала все это, воздерживаясь даже от своего обычного ехидства, ведь для шведов Ильгур был не сыном эмира, а, как и Кирилин, Шишкин и прочие, докучливой обузой. Перебежчики получали достаточно еды, однако шведы не упускали случая обругать того, кто путался у них под ногами. В обычное же время на них обращали внимание не больше, чем на грязь, налипшую на сапоги. Однако, несмотря на такое пренебрежение, шведы бдительно следили за незваными гостями, не позволяя им удаляться за пределы лагеря.
Однажды вечером, в начале августа, Сирин и Ильгур брели вдоль ряда палаток. Ильгур нес бутылку водки, из которой время от времени отхлебывал, от этого он все оживленнее размахивал руками, рассказывая, какая участь ожидает его отца и братьев. С помощью шведов Ильгур намеревался свергнуть их и стать единственным сибирским ханом.
Сирин так часто слышала эти слова, что на память ей невольно приходила пестрая птица, которую она видела во дворце Апраксина, кажется, называлась она «папергай». Птица запоминала человеческую речь, без передышки повторяя услышанное. В первый раз встретившись со странной птицей, Сирин немало испугалась — она шла по коридору, когда над ухом у нее внезапно, словно из ниоткуда, послышался человеческий голос.
Пока Сирин мыслями переносилась в то давнее время, где Сергей был ее другом, Ильгур уже переменил свои планы — он решил оставить отца и братьев в Айсары, сам же намеревался теперь стать
