своих опытах переложения санскритских строф — строфами русскими. Эти мои опыты и эти мои заметки— своего рода продолжение занятий и разговоров с Октябриной Федоровной.
II
В истории новой русской литературы (XVIII-XX вв.), как известно, важное место занимают поэтические переводы. Переводами (и/или переложениями) иноязычной поэзии занимались и переводчики- профессионалы (например, в XX в. — Михаил Лозинский или Вильгельм Левик), и многие крупнейшие поэты — от Кантемира и Ломоносова до Ахматовой и Пастернака. В советское время— в силу ряда обстоятельств— поэтический перевод культивировался особенно интенсивно (можно даже сказать, отчасти — гипертрофированно), в чем были и свои плюсы, и свои минусы.
Обычно различают два типа поэтического перевода (хотя различия между ними, возможно, не столь кардинальны, как кажется): перевод непосредственно с языка оригинала и перевод с помощью того или иного перевода-посредника— например с помощью подстрочного (буквального) перевода, сделанного, как правило, неким «третьим лицом» (реже — самим переводимым автором). В советское время переводы через подстрочник, по-видимому, количественно преобладали. Однако прямые переводы (во всяком случае, с западных языков) имели всё же более высокий престиж.
Санскрит в России изучают уже более полутораста лет (см. [Воп-gard-Levin, Vigasin, 1984; Серебряный, 2002; Серебряный, 2002а]). Но традиции поэтических переводов с санскрита у нас еще практически нет. Среди выдающихся русских поэтов и профессиональных переводчиков поэзии знатоков санскрита еще не было6. Профессиональные индологи, изучавшие санскрит, нередко поддавались соблазну переводить санскритские стихи русскими стихами, но приходится признать, что подобные попытки очень редко выходили за пределы филологического эксперимента.
Наиболее известные художественные переводы санскритской поэзии на русский язык были сделаны с помощью переводов-посредников. Так, Василий Жуковский перевел известный эпизод из «Махабха-раты» — «Наль и Дамаянти» — с немецкого переложения Г. Рюккер-та. Константин Бальмонт переводил поэтические драмы Калидасы (в том числе и знаменитую «Шакунталу») и поэму Ашвагхоши «Жизнь Будды» также с различных западноевропейских переводов и переложений (см. [Ашвагхоша/Бальмонт, 1913; Калидаса/БаЛьмонт, 1916; Калидаса, 1956; Ашвагхоша, Калидаса/Бальмонт, Бонгард-Ле-вин, 1990]). В советское время Семён Липкин перевел драмы и поэмы Калидасы с помощью подстрочных переводов, сделанных специально для него санскритологами (см. [Калидаса/Липкин, 1974]). (Подобным же образом Анна Ахматова, Борис Пастернак, Давид Самойлов и другие поэты переводили через подстрочники стихи Рабиндраната Тагора.)
Из отечественных индологов здесь следует прежде всего упомянуть А.Я. Сыркина, который с конца 1950-х годов интересно экспериментировал с переводами санскритских стихотворных строф на русский язык. В первом издании (в серии «Литературные памятники») своего перевода «Панчатантры» [Панчатантра/Сыркин, 1958]
В 1970-х год^х А.Я. Сыркин подготовил стихотворный перевод поэмы Джаядэвы «Гитаговинда» — наряду с переводом филологическим. Однако до отъезда А.Я. Сыркина в Израиль в 1977 г, эти переводы издать не удалось, и они вышли в свет лишь в 1995 г. [Джаяде-ва/Сыркин, 1995].
Впрочем, в задачу данной статьи не входит анализ переводческой практики А.Я. Сыркина и других отечественных индологов. Подобный анализ мог бы стать темой специального исследования. Здесь речь пойдет лишь о моём собственном ограниченном опыте создания русских аналогов санскритских стихотворных строф. Надеюсь, этот опыт представляет некоторый интерес и для коллег-индологов, и для будущих поэтов-переводчиков.
В конце 1970-х годах издательство «Восточная литература» приняло мою заявку на перевод с санскрита книги (сборника «рассказов») под названием «Испытание человека» («Пуруша-парикша»), созданной в начале XV в. автором по имени Видьяпати. Как это часто бывает, работа оказалась гораздо более сложной и трудоемкой, чем я мог предполагать вначале. И одна из проблем была связана именно с переводом стихотворных строф. , .
В книге Видьяпати, как в «Панчатантре» и в других «обрамленных повестях», проза перемежается со стихотворными вставками, порой довольно пространными. Первоначально я предполагал переводить все стихотворные вставки прозой, следуя в этом примеру П.А. Грин-цера, который перевел таким образом «Жизнь Викрамы» («Викрама-чариту»; см. [Викрамачарита/Гринцер, I960]), а позже— «Хитопаде-шу» и «Тантракхьяику» (см. [ИСПП, 1982]). Несколько рассказов из «Испытания человека», переведенных мною таким же образом, были опубликованы в книге «Индийская средневековая повествовательная проза» [ИСПП, 1982]. Но по ходу работы стало ясно, что одна из важнейших особенностей «поэтики» переводимой книги — это контраст между суховатой и в основном безыскусной прозой, с одной стороны, и порой довольно изощренными, витиеватыми стихотворными строфами — с другой. И не попытаться передать это свойство текста в переводе было бы большой несправедливостью по отношению к автору, Видьяпати. Так я втянулся в довольно длительный и мучительный процесс имитирования санскритских строф доступными мне средствами русского языка7.
Позже, читая со студентами РГГУ «Бхагавадгиту», стихи Бхартри-хари и рассказы из «Панчатантры», я вновь иногда пробовал перекладывать санскритские строфы «на язык родных осин». Некоторые из результатов моих экспериментов и будут рассмотрены ниже.
Санскритская метрика (версификация) — увлекательный предмет для исследований. Как ни странно, в западной индологии до сих пор нет ни одной обстоятельной монографии, посвященной данному предмету, а есть лишь статьи — или обзорные, или посвященные отдельным стихотворным размерам (см., например, [Mylius, 1975; Oldenberg, 1909/1987; Oldenberg, 1915/1987; Steiner, 1996]). В отечественной индологии санскритской метрикой раньше специально занимался, по-видимому, лишь А .Я. Сыркин (см. выше). Новые поколения российских индологов, похоже, проявляют больше интереса к этой тематике: в Санкт-Петербурге С.С. Тавастшерна издал специальное пособие для студентов [Тавастшерна, 2003], в Москве М.А. Русанов изучает традиционные индийские трактаты по санскритской метрике — и раньше или позже мы вправе ожидать от него интересных публикаций.
В рамках данных заметок нет ни возможности, ни необходимости давать сколько-нибудь подробный обзор санскритской метрики в целом8. Далее речь пойдет лишь о нескольких (собственно— четырех) наиболее распространенных размерах (стихотворных формах), с которыми чаще всего приходится сталкиваться при переводах.
Когда переводят на русский язык поэтические произведения с языков западноевропейских, то, как правило, стараются воспроизвести по-русски метрику (и строфику) подлинника: ямб переводят ямбом, хорей — хореем, сонет — сонетом, терцины — терцинами же и т.д.; чаще всего стараются воспроизвести и длину строк (число слогов в строках), т.е. сделать перевод изосиллабическим. Всё это возможно потому, что принципы современного русского стихосложения сформировались под непосредственным влиянием и по образцу западноевропейских систем версификации (чему, разумеется, способствовало родство и сходство языков русского, с одной стороны, и новых западноевропейских— с другой).
При переводах на русский с санскрита (как и с некоторых других неевропейских языков) подобным принципам в полной мере следовать невозможно из-за немалых различий как между самими языками, так и между системами стихосложения. В санскрите (как в древнегреческом и латыни) различаются долгие и краткие гласные и, соответственно, долгие и краткие слоги. Санскритская метрика так или иначе учитывает длину слогов. Более того, чередование долгих и кратких слогов в санскритских поэтических размерах чаще всего таково, что воспроизвести его в русском переводе подобным же чередованием слогов ударных и неударных (как это иногда делается при переводах с греческого и латыни) большей частью невозможно. Однако у переводчика остается принцип изосиллабичности — и стремление воспроизвести в переводе иные свойства оригинала (систему цезур, особенности синтаксического строения, звукопись и т.д.).
Обратимся теперь к рассмотрению конкретных примеров (конкретных строф).
III
