восьмисот крон осталось всего сто семьдесят шесть. Расставшись с аббатом, я вернулся в свой собственный дом с намерением оставаться там до тех пор, пока я не прочту книги всех древних философов, а затем отправиться в Париж.
Я прибыл в Париж на следующий день после Дня всех святых[137] 1546 года и посвятил год прилежному изучению трудов великих ученых. Среди них были
Наконец я нарушил свое уединение, но не для того, чтобы встретиться с прежними знакомыми — адептами и ремесленниками, а с целью попасть в общество истинных философов. Но в их среде мои мысли пришли в еще больший хаос, так как в сущности я был совершенно сбит с толку многообразием опытов, которые они при мне ставили. Тем не менее подстегиваемый своего рода безумной страстью или вдохновением, я стал лихорадочно штудировать труды Раймунда Луллия и Арнальдо де Виллановы. Их прочтение и обдумывание прочитанного заняло еще один год, и я наконец решил, в каком направлении мне следует двигаться. Однако прежде чем взяться задело, мне потребовалось время, чтобы заложить еще одну весьма существенную часть моего наследства. Это произошло лишь в начале Великого поста[138] 1549 г. Я приобрел все необходимое и приступил к работе во второй день Пасхи. Тем не менее не обошлось без беспокойства и противодействия моих друзей. Один из них спрашивал меня, что я собираюсь делать и не пора ли перестать тратить деньги на подобные глупости. Другой убеждал меня в том, что если я куплю так много древесного угля, то усилю тем самым уже существующее подозрение, что я фальшивомонетчик. Третий советовал мне купить какую нибудь должность в магистратуре, так как я уже в то время был доктором права. Мои родственники высказывались в еще более неприятном для меня ключе и даже угрожали мне тем, что, если я не откажусь от своих сумасбродных затей, они пришлют ко мне в дом отряд полицейских и разобьют вдребезги все мои печи и тигли. Я был крайне изнурен этим непрерывным преследованием, но находил утешение в моей работе и продвижении эксперимента, которому я уделял большое внимание и который благополучно длился день за днем. В это время в Париже свирепствовала страшная эпидемия чумы, прервавшая всякое общение между людьми и оставившая меня наедине с собой, как я того и хотел. Вскоре я имел удовольствие отметить прогресс в ходе эксперимента и наблюдать последовательную смену тех трех цветов, которые, по мнению философов, всегда предвещают близость успешного завершения работы. Я отчетливо видел, как они сменяют друг друга, и на следующий день, первый день Пасхи 1550 г., я совершил великое деяние. Некоторое количество обычной ртути, которую я перелил в стоящий на огне маленький тигель, менее чем за час превратилось в самое высокопробное золото. Моей радости не было предела, но я не стал хвалиться своим достижением. Я возносил хвалы Всевышнему за его доброту ко мне и молил его лишь о том, чтобы он позволил мне так распорядиться долгожданным богатством, чтобы еще больше восславить Его и Его деяния.
На следующий день я отправился в Тулузу, дабы найти аббата в соответствии с взаимным обещанием сообщать друг другу о сделанных нами открытиях. По пути я зашел к мудрому монаху, который ранее помог мне своими советами, но к своему прискорбию узнал, что и монах, и аббат умерли. После этого я не захотел возвращаться домой и удалился в другое место, чтобы дождаться там одного из моих родственников, которому я поручил распорядиться моим имуществом. Я велел ему продать все принадлежащее мне имущество, движимое и недвижимое, и с вырученной суммы выплатить мои долги, а все оставшиеся деньги разделить между теми, так или иначе связанными со мной людьми, кто в них нуждается, дабы они смогли насладиться какой-то частью выпавшего мне изрядного богатства. Мои соседи вовсю судачили о моем поспешном отбытии. Самые умные из моих знакомых считали, что я, сломленный и разоренный безумными тратами, продаю то немногое, что у меня осталось, чтобы покинуть родные края и скрыть свой позор в дальних странах.
Мой вышеупомянутый родственник присоединился ко мне 1 июля, после того, как выполнил все, что я ему поручил. Мы вместе отправились на поиски свободной страны. Сперва мы удалились в Швейцарию, в Лозанну. Пожив там какое-то время, мы решили провести остаток наших дней в одном из славнейших го ро до в Гер мании, ведя тихую и лишенную помпезности жизнь».
Так заканчивается история Дениса Захария, написанная им самим. В ее конце он менее искренен, чем в начале, не вполне проливая свет на истинные мотивы своих притязаний на открытие философского камня. Представляется вероятным, что подлинную причину своего отбытия он вложил в уста его самых умных знакомых, полагавших, что на самом деле он был доведен до нищеты и хотел укрыть свой позор в других странах. Больше о его жизни ничего не известно, и никто так никогда и не узнал его настоящего имени. Он написал алхимический труд под названием
Джон Ди и Эдвард Келли, бывшие компаньонами в течение столь длительного времени и перенесшие в обществе друг друга столько удивительных превратностей судьбы, заслуживают быть упомянутыми вместе. Ди был личностью неординарной во всех отношениях, и если бы он жил в эпоху, менее склонную к безрассудству и суеверию, то с его способностями мог бы оставить после себя блестящую и прочную репутацию. Он родился в Лондоне в 1527 году и с самых ранних лет обнаружил любовь к познанию. В возрасте пятнадцати лет он был отправлен в Кембриджский университет. Ди так любил книги, что регулярно уделял им по восемнадцать часов в день. Из остальных шести часов четыре он тратил на сон и два на еду. Столь интенсивные занятия не вредили его здоровью и делали его одним из лучших студентов своего времени. Однако, к сожалению, он забросил занятия математикой и истинно й философией и предавался бесплодным оккультным фантазиям. Он изучал алхимию, астрологию и магию, и тем самым настроил против себя власти Кембриджа. Ходившие слухи о его занятиях колдовством делали его дальнейшее пребывание в Англии не вполне безопасным, и в конце концов, чтобы избежать преследования, ему пришлось удалиться в Лёвенский университет. В Лёвене он познакомился с множеством родственных ему душ, знавших Корнелия Агриппу во время пребывания последнего в этом городе. Они постоянно развлекали молодого англичанина рассказами о дивных деяниях этого великого магистра герметических тайн. Общение с ними стало для Ди своего рода мощным катализатором продолжения поисков философского камня, которые вскоре стали занимать едва ли не все его помыслы.
Он недолго пробыл на континенте ив 1551 г. в возрасте двадцати трех лет вернулся в Англию. При содействии друга, сэра Джона Чика, он был любезно принят при дворе короля Эдуарда VI, где ему было назначено (трудно сказать, за что) пособие в сто крон. Несколько лет он профессионально занимался астрологией в Лондоне: составлял гороскопы, предсказывал будущее и указывал на удачные и неудачные дни. Во время правления королевы Марии он попал в беду: его заподозрили в ереси и обвинили в покушении на жизнь Марии путем колдовства. Его судили за второе преступление и оправдали, но оставили в тюрьме на основании первого обвинения и отдали на милость епископа Боннера. Он был на волосок от сожжения на Лондонском мясном рынке, но так или иначе ухитрился убедить сего лютого фанатика в безупречности своей веры, и в 1555 г. был отпущен на свободу.
С вступлением на престол Елизаветы для Ди настали времена получше. Есть основания считать, что во время пребывания королевы в Вудстоке ее слуги справлялись у него о том, когда умрет Мария, и что в первую очередь эта деталь послужила причиной серьезного обвинения, по которому его отдали под суд. Теперь они более открыто приходили узнать будущее их владычицы, а Роберт Дадли, прославленный граф Лестерский, был послан приказом самой королевы выяснить наиболее благоприятный день для коронации. Елизавета была столь благосклонна к Ди, что несколько лет спустя удостоила своим визитом его дом в Мортлейке, чтобы осмотреть его кунсткамеру, а когда он заболел, отрядила для его лечения своего личного доктора.
Астрология давала ему средства к существованию, и он продолжал заниматься ею с большим усердием, но его сердце принадлежало алхимии. Философский камень и эликсир жизни посещали его дневные мысли и ночные сны. Таинства Талмуда, которые также являлись объектом его пристального
