— Кэ-как горб с-со спины, — добавил Сашка Погодин. — Я все с-смерти его хотел. А с-сейчас не хочу. Отпустило. Не дал бэ-бог убить!
После фразы все замерли, а потом грохнули хохотом. Смеялись долго и за вечер не раз вспоминали. Они поговорили еще о пустяках, вспоминали ночь, чувствуя облегчение, что остались живы. Потом реплики стали реже, а еще через пару минут все замолчали. Антон чувствовал, что молчание заострено на нем, все ждут его слов.
— Ну, что… Карлыч сегодня правильно сказал: мы нигде не можем быть спокойны. Мы ушли. Но это не значит, что он победил. Земля Мишина. Я понимаю, сейчас об этом смешно говорить, но это так. И людей, которые остались, спасать надо. Сергей хороший человек. Он мой друг. Думаю, я имею право так его назвать. Но он болен. И тысяча человек стали заложниками его больной психики. Скоро их будет больше, и я не думаю, что он излечится.
— А при нем еще Сева, — добавил Карлович.
— Да, — Антон сам собирался это сказать. — Нет гарантии, что он не начнет казнить несогласных. Думаю, все понимают, что мы воюем с Сергеем. В этой войне нам нужен главный. Предлагаю себя.
— Господи, ну, слава богу, а то как красна девица… — забурчал Игнат.
— Все за? — спросил Бугрим для порядка.
— Против, — тихо, стараясь не смотреть на Антона, сказал Миша.
— Почему, Миш? — спокойно спросил Антон.
— Мы должны решать вместе. — Он долго собирался, прежде чем продолжить, и его не торопили. — Сегодня, когда брали, думал, грохнут. Потому что я сам Сергея убить хотел. Меня власть за пару месяцев из человека в говно превратила. Власть по природе своей аморальна. Это победившее зверство. Я не хочу, чтобы ты в зверя превратился, Антон.
— Слова, — сказал Антон. — Просто красивые слова. Если ты такой демократ, хорошо, давай вместе решать. Кто за меня?
Подняли руки все, кроме Миши.
— Сообща решили, как ты и хотел.
Легли все в одной комнате. Места на кровати и диване отдали семейным. Карлович, Погодин и Бугрим спали на полу. Разговор ушел к другим, приземленным темам.
— Какие у нас варианты? — спросил Игнат.
— Искать деревню, — ответил Карлович.
— Умрем с голода, — возразил Миша.
— Есть головинский склад, — не уступал Карлович, которого за недавний героизм все стали звать «Кремень» — в шутку, но не без уважения.
— Сколько оттуда утащишь? На неделю? Это если захватим, а то ведь убьют!
— Зайду с другой стороны: завтра у нас еще есть что жрать, а потом зубы на полку.
— Задолбали, спать ложитесь! — пробасил Бугрим.
Поворочались, покрутились, и теперь молчание нарушил Бугрим.
— А вот меня, например, куда девать по его логике? — говорил, продолжая внутренний спор. — Я же хохол, так? То есть, типа, родная кровь, но не русский, да? На меня все эти прогоны распространяются, что я избранный и так далее, или я второй сорт?
— Ну… должны по идее, — подал голос Игнат, тоже украинец. — Мы же славяне. Славные.
— Славные? — не выдержал Винер. — А ты знаешь, славный мой, что в Треблинке немцы гнали евреев только от вокзала и по лагерю, а заталкивать в печи ставили украинцев: у фашистов психика была слабая, не выдерживали! У меня там прадед погиб, я говорил?
— Двести раз, Миша! — отвечал Антон, и все смеялись. — Нам что, скинуться и памятник твоему прадедушке поставить? Мой дед подо Ржевом погиб, я же не хожу с постным лицом, будто мне весь мир что-то должен. Чего ты от нас хочешь? Да. Вечная память жертвам еврейского народа, давайте жить дальше!
— В печи… — нервничал обиженный Бугрим. — Знаешь что, Миша? Перевожу наши отношения на деловые рельсы. Тебе понравится, ваш подходец…
— Как это? — осторожничал Миша, предчувствуя подвох.
— Сегодня я тебя тащил целый день, завтра — твоя очередь.
Тут хохотали все. Сашка собирался ложиться, когда Антон позвал его в сени. Здесь было холоднее, и Сашка дрожал.
— Как ты?
— Нэ-нормально. К-костей не са-сы-сломал, а мэ-морда заживет.
— Пойдешь обратно в лагерь.
— Т-ты что?
— Поговоришь с Глашей. Она должна нам помочь.
— А п-при чем зд-десь…
— При том. Я видел, как вы друг на друга смотрите. Попробуй встретиться с православными. Борзунов втихую от Сергея часовенку устроил в лесу, объясню где. Их там человек тридцать молится, мусульман еще десяток, считай, наши люди!
Все устали, но заснуть не могли.
— Мне одному кажется? — спросил Карлович с пола.
Казалось всем. Они ощущали слабые толчки. Вслушавшись, можно было уловить ритм. Землю шатало.
— Так его живым брать или как?
— Мне сказали голову привезти. Нахуй мне живой?
Паше не понравилось, что Голупа обратился не к нему, а к Кахе. И Маша это заметила. Господи, как же он любил ее! Поверить не мог, что такая женщина с ним, носит его ребенка. В ее присутствии он чувствовал себя сильнее. Паша перехватил нить разговора:
— Идем так: через Вереинку и Красный Выселок, потом — в лес, вот здесь. По дуге шестнадцать километров. Здесь и переночуем.
Выступать решили в пятницу. Стукач из крайневских рассказал, что в субботу работать заканчивают раньше, наливают выпить — и танцы. Они знали, сколько и где патрулей, дали каждому отряду задачу. Паша был уверен, что прошлой ошибки не повторит.
Их было шестьдесят семь человек, хорошо вооруженных, понимавших, что делать. Паша говорил и со своими, и с мизгиревскими. У всех заметил веселый предбоевой мандраж. Они были готовы.
Самых злых и ловких он собрал в истребительный отряд.
— Когда возьмем лагерь, верхушку стрелять без разговоров. Главное — Крайнева. Потом — еврейчика, Кошелева, хохла здорового и долбанутого этого, Гостюхина. Старых стреляйте, молодых, если не дергаются, не трогайте. «Зарю» под себя поставим, пусть работают.
С утра притащили чудо.
Черного котенка пяти недель отроду с пушистыми крыльями на спине. Семилетняя Инночка Вольф прятала его и кормила молоком, которое ей давали, и размоченным в воде хлебом. Сестру привел Игорь Вольф, молодой и задиристый.
Котенка смотрели в коридоре административного корпуса, где хранились дрова. У Сергея не было кабинета, он все решал на улице. Сюда пришли из-за деликатности вопроса — чтобы другие не видели.
Котенок был обычным, и крылья были обычными, похожими на лапы, только плоскими.
— Может, его утопить? — подал идею Сева.
— Может, тебя утопить? — огрызнулся Вольф.
Оставлять котенка было нельзя. Разнесется слух по лагерю, поднимется паника, люди стали суеверны.
— А чо ты его принес сюда, умник? Хамит еще… — злился Сева. — Щас самого утоплю!
— А чо ты орешь сразу?
