— Я мечтала прежде всего о человеке, а не о кроте, ненавидящем белый свет! — закричала мать так пронзительно, что Евгений сжался под одеялом. Он почувствовал себя в этот миг маленьким мальчиком, застигнутым на месте страшного преступления, например, за кражей сластей из буфета. — Если военная карьера не удалась, это еще не значит, что жизнь кончена! Есть тьма других дел, коими можно послужить Отечеству!
— Я уже об этом думал, — неожиданно признался Евгений, переводя дух. — И завтра же, вот увидите, у меня начнется новая жизнь.
Назавтра Шувалов послал записку своему старому приятелю-литератору с просьбой дать ему для перевода какую-нибудь пьесу. Тот не замедлил прислать глупейший немецкий зингшпиль — шуточную оперу на тему неравного брака, с припиской, что его срочно хотят увидеть на русской сцене. Евгений с воодушевлением взялся за работу и перевел оперу в два дня. Она получилась веселой и довольно забавной, рассчитанной на самый невзыскательный вкус. В театре от его вдохновенного перевода пришли в восторг и сразу приступили к репетициям. Владимир Ардальонович, безусловно, гордился бы в эти дни сыном, а вот Прасковья Игнатьевна не знала, радоваться ли ей. С одной стороны, Евгений был хоть чем-то занят и больше не тратил времени попусту, а с другой, переводить глупые куплеты для легковесной публики — заслуга небольшая.
Как раз на этот нелегкий период жизни семейства Шуваловых и пришлось внезапное воскрешение Елены Мещерской. Макар Силыч сообщил Прасковье Игнатьевне о появлении юной графини, добавив от себя: «Вот ведь дурак! Принял обугленное тело няньки за тело барышни! Стану на старости лет посмешищем!» «Этот мерзавец Белозерский, этот шут гороховый не отдаст ей ни копейки из наследства отца!» — не слушая причитаний слуги, подумала Прасковья Игнатьевна, которая, как всегда, первым делом оценила практическую сторону вопроса. А потом графиню охватил страх. Как она скажет Евгению о воскрешении его невесты? Как подействует это на сына, едва начинающего обращаться к свету и жизни? Не растревожит ли его душевных ран эта тень, явившаяся из царства мертвых? Теперь он навеки калека, и невеста станет для него живым укором, лишним напоминанием о случившемся с ним несчастье…
— Вот что, Макар Силыч, — взволнованно обратилась она к дворецкому, — следи, чтобы графу никто об этом не сболтнул! Сам молчи и всей дворне прикажи, не то отведают они у меня березовой каши, слышишь?!
Час спустя графиня получила от князя Белозерского приглашение на званый вечер. Сосед просил ее пожаловать вместе с сыном, так что Прасковья Игнатьевна восприняла это как издевательство.
Весь следующий день она была неспокойна и часто находила предлог, чтобы оказаться рядом с комнатой ключницы и прислушаться к доносящимся оттуда звукам. Евгений был занят переводом очередного зингшпиля, и по тому воодушевлению, с каким он напевал немецкие куплеты, пытаясь подладиться под размер стиха, графиня поняла, что ее угроза насчет березовой каши даром не пропала. Дворня не проболталась, и сын пребывает в полном неведении.
Вечером Прасковья Игнатьевна по обыкновению сидела в своем кабинете, ведя хозяйственные счета. Это был один из немногих моментов долгого трудового дня, когда ей удавалось побыть одной, отдохнуть от приказаний и нотаций, забыть о своих горестях и даже немного помечтать о лучших временах. Графиня ценила этот краткий отдых и никому не позволяла нарушать своего уединения. О прибытии графини Елены Мещерской ей доложили, как о явлении исключительном — так доложили бы о внезапно начавшемся пожаре. Время было уже позднее, и Прасковья Игнатьевна, повинуясь первому порыву, велела слуге сказать, что господа уже легли, но тут же одумалась и приказала проводить визитершу в малую гостиную.
При виде Прасковьи Игнатьевны девушка поклонилась и сделала реверанс. Она всегда как будто побаивалась будущей свекрови, смотрела на нее украдкой, словно опасаясь выговора. Графиня по- матерински обняла ее, поцеловала в лоб, выразив соболезнования и посочувствовав сиротству Елены. Девушка, услышав ее ласковый голос, дала себе волю и расплакалась.
— Вы не представляете, какие сюрпризы уготовила мне судьба! — вырвалось у нее вместе со сдавленным рыданием.
— Даже очень хорошо представляю, — вздохнула графиня. — Только не судьба тут виной, а твой дядюшка. Это сущий дьявол!
— Он предложил мне выйти за него замуж, а когда я наотрез отказалась, объявил перед своими гостями самозванкой и авантюристкой!
— Худо, — насторожилась Прасковья Игнатьевна и, поразмыслив, уже иным, деловитым тоном спросила: — А твой дядюшка уже вступил в права наследства?
— Вступит на днях, если я ему не помешаю. — Девушка глубоко вздохнула, утирая слезы и натягивая на плечи упавший было шарф из кружев шантильи. Траурное платье да кусочек кружев — это все, что согревало ее в зимний вечер, отметила Прасковья Игнатьевна.
— Как же ты намерена ему помешать? — недоверчиво спросила она, оценивающе оглядывая гостью. В ее пристальном взгляде мелькала какая-то мысль, которую она еще медлила высказать.
— Обращусь в Сенат, в Городскую палату… — с воодушевлением начала Елена.
— Милая моя, да знаешь ли ты, что и более важные дела у них годами лежат без всякого продвижения? — перебила Прасковья Игнатьевна. — А с тобой они и разговаривать не станут, ведь ты по всем бумагам теперь числишься умершей. Очень им нужно!
— Но ведь вы можете доказать, что я жива и что я — та самая Елена Мещерская, дочь своих родителей!
— И это будут только мои слова, бедное дитя. На все теперь требуется бумага, — поучительным тоном продолжала графиня, — а если нет бумаги, то изволь дать взятку! Твой дядюшка весьма преуспел по той и другой части, если вступает в права наследства ровно через полгода после смерти твоих родителей. Деньгами я еще могла бы тебя ссудить, но не будут ли они пущены на ветер? Получить взятку — одно, а что-то сделать — совсем другое. У Белозерского огромные связи… Взять хотя бы этот званый ужин — подумай, кто там был? Вся Москва. Ты молода еще и не знаешь жизни, не знаешь города, в котором живешь. Кто накормил и напоил Москву, тот может рассчитывать, что сделает на глазах у нее любую подлость, и никто не возмутится. Таков свет, дитя мое.
— Что же мне делать?! — в отчаянии воскликнула Елена, убитая этой отповедью.
Шувалова выдержала паузу, во время которой обвела комнату взглядом, будто хотела пересчитать в канделябрах оплывающие свечи. На самом деле графиня взвешивала каждое слово, которое собиралась произнести, подсчитывала возможные убытки и прибыли и все больше склонялась к единственно верному решению.
— Покорись судьбе, милая моя, — начала она. — Выходи замуж за дядюшку. Другого выхода нет, я сама на твоем месте поступила бы так же.
В первое мгновение Елена не поверила своим ушам, а когда смысл услышанного стал ей ясен, вся кровь прилила к ее впалым бледным щекам.
— И это советуете мне вы, когда только что перед этим называли дядюшку сущим дьяволом? Как вы можете? — все больше закипала юная графиня. — Ведь я обручена с вашим сыном, и это было сделано с вашего согласия! Что вы скажете Евгению, когда он вернется? Что дали мне такой совет?!
— А это не твоего ума дело, о чем мне говорить с сыном! — в свою очередь вспылила Шувалова, но тут же взяла себя в руки и смягчила тон: — Пойми, девочка, война многое перевернула с ног на голову… Для тебя все обернется еще не так скверно. Можно хорошо жить и за дурным мужем!
Последнее спорное изречение Прасковья Игнатьевна, счастливо прожившая век с мягкосердечным и великодушным супругом, изобрела только что. Эта фраза звучала как житейская мудрость, не неся в себе ни капли таковой, и окончательно взбесила гостью.
— Не вам рассказывать мне о войне, сударыня! — закричала Елена, вскакивая и подступая к графине с таким видом, словно собиралась с нею сразиться. — Я прошла сквозь ад и выжила только благодаря моей любви к Евгению! А вы мне предлагаете его забыть?
Прасковья Игнатьевна поморщилась, настолько слова Елены показались ей высокопарными, годящимися для какой-нибудь трагедии в духе Расина. Эта девица непременно бы разжалобила Владимира Ардальоновича, но на нее такие речи никогда не действовали даже в юности.
— Не думаешь ведь ты, дорогая моя, что в наши трудные времена Евгений женится на
