которой встретился раз в жизни!» На что Савельев возражал с ехидством: «Однако и ты, друг разлюбезный, как я вижу, не торопился с женитьбой, хотя не был скован никакими обязательствами?» — «Так ведь вы, дражайшие господа полицейские, заперли меня в деревне. Кого я там вижу? На ком женюсь? На птичнице Параське? Скотнице Аграфене?» — «Ой, Шувалов! — отмахнулся Дмитрий. — Будто я сам не деревенский бывший житель, будто мне неизвестно, как скоро женятся господа помещики! Хотел бы, так отыскал бы ровню. Вот скажи лучше — ты под арестом всего четыре года, а остальные-то тринадцать лет что мешало? Кого ждал?» — «Может, и ждал подходящую невесту», — уклончиво пожал плечами Евгений. «А не дождался, потому что лучше Елены не нашел», — с профессиональной проницательностью заключил Савельев. Он попал в точку. Граф не сумел никого полюбить ни до известных событий на Сенатской площади, ни после, в ссылке, не сумев забыть свою первую любовь.
…И вот теперь он, подходя все ближе, рассматривал свою бывшую возлюбленную и не узнавал ее в светской даме, очень красивой, прекрасно сохранившейся, самоуверенной и холодной с виду. Елена Мещерская изменилась невероятно. В ее голубых глазах редкого оттенка не осталось и следа прежней нежности. У нее, как показалось графу, теперь был взгляд мужчины — пристальный, неподвижный, вызывающе прямой. Он поклонился виконтессе и представился, уже от всей души жалея о том, что поддался на уговоры Савельева. «Напрасная и дикая идея сентиментального жандарма! Да Господи помилуй, Елена тоже стала похожа на жандарма, только в юбке! Они теперь прекрасная пара!»
Виконтесса, никак не выказывая волнения, придирчиво разглядывала человека, из-за которого готова была некогда броситься в прорубь. «Если бы он не представился, узнала бы я в нем Эжена? — спрашивала она себя. — Едва ли. Он похож на плохой портрет моего бывшего жениха. На портрет, многие годы провисевший на пыльном сыром чердаке!» Шувалов показался ей намного старше своих лет. Держался скованно, словно стеснялся сам себя. Он ее мгновенно разочаровал.
— Не ожидал встретить вас когда-нибудь, Элен, — наконец произнес Евгений, поборов замешательство.
— А я, напротив, думала, что однажды мы должны были встретиться, — любезно откликнулась Елена.
Между ними теперь простиралась пропасть, глубина которой была очевидна для обоих. Граф превратился в деревенского обитателя, без связей и перспектив, а виконтесса блистала в избранных парижских салонах и только что была представлена августейшей чете. Елена держалась с покровительственным видом. Она снисходила до пустого разговора, оказывала одолжение собеседнику, при этом явно скучая. Между делом виконтесса осведомилась о здоровье Прасковьи Игнатьевны, спросила, часто ли та бывает в Москве или безвылазно живет в деревне, как многие помещицы ее возраста? Евгений должен был признаться, что деревенским затворником сделался как раз он сам, маменька же полна энергии, не оставила светских знакомых и часто бывает в доме нынешнего московского губернатора, князя Голицына.
— А вы, я слышал, сделались парижанкой? — спросил он, не желая говорить о себе.
— Да, последние годы живу в Париже, — подтвердила Елена. — А до этого все в Лондоне.
— Соскучились, должно быть, по России? — выдвинул дежурное предположение Шувалов.
— Соскучилась? — Глаза виконтессы наполнились острыми злыми искрами. Впрочем, она тут же опустила ресницы и загадочно улыбнулась. — Ну как же, соскучилась… К тому же пришла пора уплатить по старым векселям. Я их выдавала, когда была слишком молода, чтобы понимать все значение сделок… Но долги есть долги.
Шувалов отлично понял двусмысленность фразы, и ему стало не по себе. Он собрался с духом и выпалил:
— Не желаете ли начать с моих векселей? Мы с маменькой ваши заклятые несостоятельные должники.
— Оставьте, Эжен, — отвечала она на удивление бесстрастно. — Я не держу на вас зла. Нет, правда! Вы многое вынесли за эти годы. Тяжелое ранение в битве за Париж, Петропавловская крепость, ссылка в деревню, доля затворника, лишенная друзей, смысла, впечатлений… Страдали вы, и страдала ваша маменька, она ведь бесконечно вас любит. Так что ваш вексель погашен…
— Откуда вы все это знаете?! — Евгений был потрясен. Елена все эти годы следила за его судьбой, а он палец о палец не ударил, чтобы разузнать о ней!
Она не ответила: как раз объявили французскую кадриль, и смешавшемуся графу ничего не оставалось, как пригласить бывшую возлюбленную на танец.
Глава тринадцатая,
Борис откровенно скучал на этом балу. Он не собирался больше танцевать с вздорной примой Неаполитанской оперы, неприятно удивившей его своими ревнивыми повадками. Дочка графа Обольянинова упоминала о стихах, которые он ей якобы посвятил, но штабс-капитан их не помнил. «Кажется, это отец просил меня посвятить девчонке стихи, а я сопротивлялся, хотел писать только для Лизы. Как это было давно! Невозможно поверить, что дочь Обольянинова продолжает меня ревновать, словно мы до сих пор дети. Но и в таком случае она была непозволительно жестока к памяти покойной Лизы!» Борис бесцельно блуждал по залу, почти не обращая внимания на танцующих, но внезапно мимо промелькнуло поразительное видение, заставившее его очнуться.
— Кто эта девушка, что танцует сейчас с Бенкендорфом? — спросил он у знакомого офицера.
— Как? Ты еще ничего не слышал? — удивился тот. — Все только о ней говорят. Прелесть, правда? Это юная индийская принцесса, прибывшая на днях из Франции. Только что она танцевала с государем… Императрица оказала ей покровительство…
Дальнейших речей товарища он уже не слышал. Впрочем, для него смолкли все звуки, включая музыку. Пары кружились бесшумно в каком-то светящемся тумане. Бориса оглушила и ослепила экзотическая красота незнакомки. Бессознательно, как сомнамбула, он следовал за кружащейся парой, не спуская с нее жадного взгляда. Едва танец окончился, молодой офицер оказался рядом с девушкой.
— Позвольте представиться: штабс-капитан, князь Борис Белозерский…
— Как? — с присущей ей непосредственностью удивилась Майтрейй. — Вы тоже Белозерский?..
Стоявший рядом Бенкендорф словно бы не заинтересовался ни фамилией офицера, ни реакцией девушки. На его лице не отобразилось и тени любопытства. Сославшись на неотложные дела, он поспешил ретироваться.
— Глеб Белозерский — ваш родственник или однофамилец? — с пристрастием расспрашивала нового знакомого Майтрейи.
— Глеб мой родной брат! А вы, очевидно, с ним познакомились в Париже? Ведь он безвыездно там поселился.
— Отнюдь нет, — возразила индийская принцесса. — Ваш брат здесь, и даже должен быть на этом балу.
— Глеб в Царском? Вот новость!
Однако эта новость меркла для него перед более удивительным открытием — перед девушкой, которая так легко, не приложив никаких усилий, встревожила его сердце. Впрочем, она с такой же легкостью привлекала к себе все сердца и взгляды. Пару со всех сторон уже обступали важные особы, блестящие кавалеры, желавшие непременно танцевать с той, которую единогласно назвали «самой красивой дебютанткой бала».
— Разрешите вас пригласить на следующий танец, — опередив всех, воспользовался моментом драгунский офицер.
Майтрейи не торопилась с ответом. Сперва она огляделась по сторонам, словно искала кого-то, и на ее лице отобразилось нескрываемое разочарование.
— Хорошо, — согласилась она и тотчас предупредила: — Но только один танец…
