…Другие две пары, танцующие кадриль в этом каре, вели не менее оживленную беседу. Смущенная Майтрейи старалась не смотреть в глаза своему партнеру. Дважды наткнувшись на его страстный, обжигающий взгляд, она заливалась румянцем. Борис Белозерский был в восторге от столь явного доказательства впечатления, которое он произвел на неискушенную девушку. Молодой человек ощущал себя как тяжелый больной, вдруг очнувшийся от летаргии, вдохнувший полной грудью свежий воздух, увидевший солнце. Он будто опьянел и говорил с хмельной откровенностью.
— Вы не смотрите на меня, но если б вы только знали, — твердил он сконфуженной девушке, — какое безмерное счастье можете даровать мне одним лишь взглядом! Улыбкой, нет, намеком на улыбку! Я непременно напишу ваш портрет в стихах!
— Вы пишете стихи? — заинтригованная Майтрейи решилась украдкой взглянуть на Бориса.
— Я печатаюсь в «Сыне Отечества», — не без гордости сообщил штабс-капитан.
Индийская принцесса, недавно приехавшая из Парижа, понятия не имела о том, что некогда знаменитый журнал «Сын Отечества» с появлением в нем господина Булгарина катастрофически растерял подписчиков, а печатались там произведения, рассчитанные на самый невзыскательный вкус. Сентиментальные стихи Бориса, посвященные покойной невесте, благополучно утонули в пучине подобных им посредственных романтических виршей. Увы, Лиза Ростопчина любила стихи Бориса, любя самого поэта. Увидеть его творения сквозь столь же благодатную призму не удалось еще никому.
— Ваш брат доктор, а вы поэт? Это достойно восхищения. В Европе светская молодежь обычно ничем не занята, ведет праздное, никчемное существование, — заключила девушка с видом знатока. Она и была знатоком… французских романов.
Французские романы! Сколько сорных семян посеяли вы в девственные умы и сердца, сколько путей извратили своими лживыми путеводителями! И вместе с тем, откуда же еще, из какого источника неопытная молодая девушка могла почерпнуть сведения о жизни, о любви, о том, что представляет собой мужчина, наконец? И ничего нет удивительного в том, что Майтрейи, впервые выйдя в свет, была вооружена полным арсеналом знаний, необходимых для того, чтобы покорить, увлечь молодого князя, в считаные минуты сделать его своим рабом. Он был красив, и она кокетничала с ним, потому что так предписывали романы. Но кокетничала в меру, ровно настолько, чтобы довести его до отчаяния — также следуя наставлениям романистов. Его обожание ей льстило. Она сознавала, какой блестящей парой они являются в глазах общества, и это ей льстило тоже. Будь Майтрейи воспитана в традициях своей родной семьи, для нее было бы невозможным счастливо улыбаться, кружась в объятьях одного мужчины, будучи влюбленной, как она полагала, в другого. Но на формирование ее личности в немалой степени подействовали романы. Понятия греха в них, как известно, могут быть размыты ровно до той степени, до какой это необходимо романисту, чтобы удержать внимание читателя. Добродетельная, чистая сердцем героиня увлекается светским красавцем, забывая (о, конечно, на время!) о своем более скромном избраннике. И мы не осуждаем ее ни в коей мере, а жадно следим за тем, какими путями ведет ее запретная страсть. Так и Майтрейи полагала, что волнение, которое она испытывает, глядя в искрящиеся зеленые глаза Бориса, не заключает в себе ничего постыдного. Ее сердце, как лодку в бурю, сорвало с причала и унесло в открытое море, далеко от надежной пристани. Компасом ей служил древний инстинкт, спутник любой женщины, все равно, родилась ли она во дворце бенгальского раджи или в бедной крестьянской избе. Вместо карты (спаси бог бедняжку!) ее направляли французские романы.
Каталина решила непременно попасть в одно каре с Борисом Белозерским. Для ее влиятельного кавалера не было ничего невозможного на этом балу. Когда певица изъявила желание танцевать визави индийской принцессы, разговоры о которой не умолкали вокруг, шеф жандармов вежливо попросил пару, уже занявшую это место и готовую к танцу, сменить каре. Напрасные хлопоты! Борис даже не взглянул в ее сторону, настолько он был увлечен Майтрейи. Бенкендорф же говорил о пустяках: о красотах Неаполя, о музыке. Но его болтовня вскоре перестала быть невинной. Внезапно он задал ей вопрос, которого она ждала и боялась:
— Почему вы не хотите остаться здесь и петь с Генриеттой Зонтаг в «Отелло»? В роли Ифигении вы произвели хорошее впечатление на государя и на императрицу.
— Я хотела бы продолжить гастроли со своим театром, — выдала девушка давно заготовленный ответ.
— Но ведь часть вашей труппы как раз остается в России, чтобы дать два спектакля с Зонтаг. Мне непонятен ваш каприз.
— Вы, по всей видимости, человек, далекий от театра, если называете это капризом! — дерзко ответила она.
Шеф жандармов с недавних пор не терпел подобного тона по отношению к себе.
— Хорошо, — произнес он после тяжелой паузы, — раскрою перед вами все карты. Я знаю, что ваше пение — лишь маскировка, а приехали вы в Россию с заданием, полученным от некоего господина Обольянинова. Более того, я знаю, что господин Обольянинов — ваш родной отец. А значит, выбора у вас нет.
— Что вы имеете в виду? — содрогнулась Каталина. — Почему у меня нет выбора?
— Вы с вашим драгоценным папенькой оказались в хорошенькой западне, — усмехнулся Бенкендорф. — И теперь я диктую условия игры. В скором времени вы с отцом отправитесь в Париж…
— И не подумаю, — торопливо возразила она. — Я ненавижу этот город и не собираюсь туда возвращаться.
— А вот о чем я не намерен заботиться, так это о ваших желаниях, — усмехнулся начальник Третьего отделения. — Будете делать то, что вам скажут — останетесь целы и на свободе. Иначе…
— Удивительно, как вы похожи с моим отцом: одни и те же мысли, даже те же слова! — Девушка не сводила с Бенкендорфа потускневшего взгляда, в котором читалось отчаяние затравленного зверя, красивого и слабого. — Видит Бог, отец ничего от меня не добился. Я палец о палец не ударила ради его шпионских дел. И вы ничего от меня не ждите. Я певица, а не шпионка.
— Вы певица? Значит, завтра будете петь в «Отелло».
— Нет! — твердо заявила она.
Шеф жандармов не успел ответить, потому что в это время кавалеры менялись дамами.
Каталина подчеркнуто не замечала Майтрейи, чьей руки коснулась, меняя партнера. Беседуя с Бенкендорфом, она неотступно наблюдала за противоположной парой и видела, с каким страстным выражением Борис смотрит на принцессу. Оказавшись рядом с ним, она ехидно воскликнула:
— Новость за новостью! Любовь к покойной невесте, этот нежный могильный цветок, которого я посмела коснуться, вдруг увяла?! Кажется, такой романс я тоже пела. «Ах, для кого цветут цветы на брошенных могилах?..»
— Послушайте, Камилла, какое вам дело до меня? — ответил Борис уже совсем бесцеремонно.
— Я не Камилла! — сквозь зубы простонала она. — И нет мне дела ни до вас, ни до ваших жалких стихов!
— Кстати, о стихах, — произнес он с усмешкой. — Я писал их вам только потому, что меня просил об этом отец ради своих целей…
Ее заметно пошатнуло. Проглотив слезы обиды и унижения, покинув кавалера, она пошла навстречу Майтрейи. Паркета под ногами примадонна не чувствовала. Когда руки девушек соприкоснулись, Каталина окинула соперницу отчаянным взглядом и успела шепнуть: «Не верьте ему!» Майтрейи удивилась, уж очень это было странно — даже для романа.
Бенкендорф, не заметив перемены в лице вернувшейся к нему девушки, продолжал, все больше раздражаясь:
— Что вы упираетесь? Никто ведь не запрещает вам петь, в самом деле. Хотите, устроим вам выступление в Париже?
— Мне не нужны ваши подачки! — резко ответила Каталина. — Сию минуту я соберу вещи и отправлюсь домой, в Италию.
— Вы до такой степени наивны, дорогая синьора? — поморщился шеф жандармов. — Вы доедете лишь до первой заставы, и вашу карету развернут обратно. Я уже отдал приказ: не выпускать вас из страны.
