- Никогда!
- Может в кафе каком-нибудь ел?
- В кафе да, ел.
- Ты же понимаешь, что в этом кафе едят и педики, обиженные, и девки, которые хуй сосут. Ты же приходишь и ешь, не ходишь же со своей посудой туда?
- Ну, там другая тема, вольная, по незнанке не канает! А здесь тюрьма, ты знаешь, что с нее пидоры ели, она келешеванная, жрать нельзя!
Здесь мне, к сожалению, приходилось соглашаться. В том плане, что если пойти на жесткий нонконформизм, и сказать “Да мне вообще похуй, буду есть с этой посуды!”, то могло закончится все тем, что меня бы объявили обиженным, который жрал с обиженной посуды. И мой статус был бы просто ниже плинтуса. В этих вопросах надо было уступать беспонтовым традициям, хотя бред полный. Играть в эти околоблатные игрушки приходилось.
Захожу я в камеру, и увидел там портрет Маши Гейбар в газете. Опана, думаю, вот оно че! Заманили меня сюда, походу, на расправу еврейскую! Мало того, что заявление на меня писала, проститутка толстая, так тут еще и портрет ее лежит, и написано какая она замечательная! ЗОГ за мной следит, специально сюда привезли, сейчас придет сюда пытать меня со страшными подружками-либерками, и это будет конец моей карьеры. Придут и замочат меня, как царскую семью в подвале! Об этом своем страхе рассказал сокамерникам, все посмеялись и легли спать.
Шконарей там больше, чем заключенных. Никакой переполненности не было. Хата большая, оставались еще свободные места. Пробыл я в ней еще два дня, перевели в третью камеру.
Там меня поразило то, как малолетки играются, человек шесть. Бегают по камере, борются с друг другом, кусаются, дерутся, вроде смешно-смешно. Но из их разговоров по ходу игры я понимаю, что у одного из них СПИД, у второго СПИД! А они возятся, ха-ха, хи-хи! Им смешно, они друг друга хватают, кусают. Ну ладно у одних СПИД, а у других-то его пока нет! А им вообще пофигу! Я себе даже представить такого не мог, чтобы со спидозным играться, а им нормально. Вот это жесть!
Повели нас в душ. Душ в Кирове был просто замечательный, человек на 150. Нас туда привели десятерых, каждый мылся под двумя кранами, открываешь две лейки, направляешь их в одну точку. Я вот сделал так, что из одной текла вода горячая, а из другой холодная. Получился жесткий душ-шарко. Времени нам дали, наверное, часа два мыться. Мы натерлись мочалками, постирали все, что надо, пропарились, облились холодной водой, опять пропарились, вышли просушились, потом опять сходили помылись. Единственное, что мне запомнилось в кировской бане – не, то что бы там был евроремонт, или хотя бы какая-то цивильная внешняя форма, но вода и время – это было просто изумительно.
Просидел еще в другой камере несколько дней с этими малолетками. Мы с ними погадали кроссворды, я им рассказал про политику немного. Но, на самом деле, мне уже стало немножко скучновато на эту тему разговаривать с людьми. Ведь это не те люди, с которыми я сидел в 99/1, которые многое понимают. Это, ну просто, обычные россияне, Люди, попавшие в тюрьму, не имеющие никакого образования, большая часть из них наркоманы, остальные алкоголики, думающих – один из десяти.
То есть ты сидишь, с человеком разговариваешь, он может спросить, “за что сидишь, что за статья?”. Экстремизм. “А это что, ты на сноуборде катался, где не положено?” Да, катался.
То есть интеллектуальный уровень крайне низок, и даже если человек тебе симпатичен, казалось бы, мозг у него есть, а образования нет вообще никакого, он не может поддержать с тобой разговор на нормальном уровне. Вопросы одни распространенные задает, ошибки в суждениях стандартные, основанные на показаниях “ЗОГ-ТВ”. Поговорил с одним, с другим, с пятым, и ты прекрасно понимаешь, что тебе скажет шестой-седьмой-десятый. Ты прекрасно знаешь, как вести разговор, и ты знаешь, чего ждать от человека. А если ты это знаешь, то тебе становится неинтересно с ними разговаривать. В итоге я просто стал гадать кроссворды и рассказывать анекдоты. Тем более, как я заметил, как только уезжаешь из изолятора, или следственного какого-то учреждения, может прекращаются ментовские происки, но перестают поступать глупые вопросы. “А откуда деньги?” “Много ли на вашей организации мокрух?”, “А кого убить хотите?” Вопросы становятся наивные, глупые и обыденные, и человек это спрашивает чисто из вежливости. Потому что всем все пофигу, им так, любопытно, почему человек из Москвы куда-то едет. Больше им интересно, где взять покурить или чифирнуть, чем что-то выяснять. Это уже плюс.
Хотя, конечно, я понял, что общаться мне будет тяжело. “Макс, вот ты вроде по-русски говоришь, но что ты говоришь – я плохо понимаю! Какие-то слова странные используешь, ты говори попроще!” Я говорю обычно. Да, прочитал много книжек, но я стараюсь не употреблять каких-то энциклопедических слов, слова-то все обычные... Но у них все равно не хватает знаний, чтобы это расшифровывать. И приходится упрощать, сознательно материться, потому что мат заменяет многие слова, и делает речь более доступной для понимания.
Бывало, и я не понимал, что мне говорят зеки. Какие-то сильно жаргонные слова, которые я слышал первый раз. Я сидел в такой тюрьме, где содержались по большей части интеллигентные люди, по фене никто там не ботал, даже матом мало ругались. А здесь наоборот – через слово матерное, и, естественно, жаргон. Мне как-то говорят:
- Подай майдан!
- Какой майдан?
- Ну, майдан мой подай!
- Какой майдан тебе подать, че это за фигня? Майдан это площадь по-украински, тебе че надо?
- Ну, баул мне мой подай! Ты на нем сидишь!
- Ааа, баул! Ты так и говори!
Он на меня смотрит, как на пришельца. Много таких слов.
Настоящая параша.
Там я увидел, что такое настоящая параша. Та, что была в Хамовническом суде – это просто образец чистоты. Тут такая обосранная стремная параша, над которой даже на корточки садиться страшно. Затыкается таким пакетом, набитым изнутри тряпками и на веревке, получается шар. Посрал, спустил, заткнул пакетом, может для того, чтобы ничего не лилось, может, чтоб не воняло. А хрен его знает зачем,
