это было заметно по самой комнате и по всему, что там находилось в таком жалком состоянии. Кроме того, если бы Рэдичи был замешан в чем-нибудь шпионском, то вряд ли бы он стал рисковать, приглашая по ночам девушек. Самоубийство оставалось все еще необъясненным. Но сам вид часовни мог убедить кого угодно, что такой человек способен на суицидальные попытки. Это краткое, при свечах, посещение дало Дьюкейну интимное ощущение той реальности, в которой жил Рэдичи. Конечно, Дьюкейн не верил в «духов». Но то, что происходило в этой комнате, на этом алтаре, когда кровь голубей стекала на черный матрас, не было детским лепетом. Там присутствовала определенная, воздействующая на человеческий разум атмосфера. Дьюкейн до сих пор мучился от запаха, который стоял там, и он знал, что прав был Мак- Грат, утверждая — это не только смрад разложившихся птиц. Рэдичи открыл и материализовал вокруг себя мерзость зла, может быть, и не худший вид зла, но, безусловно, продвижение по этому пути и привело его к самоубийству.
Все это было понятно, и было бы понятно полностью, если бы не участие в этом деле Бирана. Биран был в него замешан, он скрывал свои визиты в дом Рэдичи, он знал Джуди Мак-Грат. И все же теперь Дьюкейн совсем не был уверен, что Биран знает разгадку самоубийства Рэдичи или что он больше знает обо все этом, чем он сам. Внезапно Дьюкейну показалось, что расследование, собственно, закончено, что оно остановилось и продолжаться уже не может и что ему следует с чистой совестью написать рапорт, в котором Биран упоминаться не будет. Все, что связывало Бирана и Рэдичи, было странно и двусмысленно, но имело самое невинное объяснение. Он мог притронуться к телу из любопытства или растерянности, а потом решить, что правильней будет умолчать об этом, его встречи с Мак-Гратом были случайными, а его визиты в дом Рэдичи, возможно, совершались ради Джуди, именно поэтому он и умолчал о них. Действительно, получается, что Биран не играл никакой зловещей роли в этом деле.
Все это было логичным и рациональным и вполне могло бы убедить Дьюкейна, после чего оставалось только закончить дело. Однако он не был убежден, отчасти потому что непонятно, на каких основаниях чувствовал, что есть в этом деле пока скрытый аспект, о котором известно Бирану, а частично потому, что история с Бираном захватывала его. Он так долго шел по его следу — как охотник за добычей. В нем развилось острое любопытство к этому человеку, любопытство, переходящее в своего рода влюбленность. Он хотел «объясниться» с Бираном, и эта идея была захватывающей. Но за те два дня, что прошли с их экскурсии с Мак-Гратом в подземелье, он не решался на новые шаги. Он был в восторге оттого, что Биран появился на его пороге.
Биран был в состоянии возбуждения, природу которого было нелегко определить, но скрыть его было невозможно, да Биран и не пытался. Он прошел через всю комнату и, встав прямо перед Дьюкейном, воззрился на него.
— Садитесь и выпейте виски, — сказал Дьюкейн. Он уже успел поставить графин и два стакана на низкий столик возле очага. Он указал на кресло напротив.
— Нет, спасибо, я постою, — сказал Биран, — не надо виски.
Дьюкейн, который напряженно размышлял, едва увидев вытянутое лицо Бирана в голубом сумеречном свете, мерцавшем за дверным проемом, сказал тоном, наполовину уговаривающим, наполовину повелительным:
— Вы пришли рассказать мне о чем-то. О чем?
— Боюсь, я вас не совсем понимаю…
— Слушайте, — сказал Дьюкейн. — Я буду абсолютно откровенным с вами и жду от вас того же. Вы пришли рассказать мне нечто о Рэдичи. Я уже много знаю о Рэдичи и много знаю о вас, но еще остается кое-что непонятное для меня — буквально одна-две вещи. Они могут быть абсолютно невинными, и если вы дадите мне удовлетворительное объяснение, я первый буду рад.
Биран, все еще глядя на него, откинул волосы. Он сказал:
— Для человека, предлагающего разговаривать откровенно, вы употребили много ничего не значащих слов. Я хочу знать, зачем вы приходили ко мне домой.
— Я хотел задать вам несколько вопросов.
— О чем? — высокий голос Бирана слегка дрогнул.
— Я хотел узнать, зачем вы лгали мне, — сказал Дьюкейн осторожно. Заметив, что наклонился вперед, он опять откинулся на спинку кресла.
— В чем я вам лгал?
— Вы делали вид, что не знаете Рэдичи, тогда как на самом деле прекрасно его знали.
— Что еще?
— Зачем вы манипулировали с телом Рэдичи?
— Я не манипулировал с его телом, я не притрагивался к нему.
— Тогда как ваши отпечатки пальцев оказались на его воротничке?
Биран смотрел в упор на Дьюкейна. Он в задумчивости кусал себя за пальцы. Потом он прошелся по комнате.
— Вы не возражаете, если я все-таки выпью немного виски, в конце концов? Можно сесть?
— Пожалуйста. Итак?
Биран сел, налил себе виски, чтобы потянуть время. Он смотрел в стакан, осторожно потягивая напиток. Он сказал:
— Наверно, было глупо вводить вас в заблуждение, но я просто хотел быть в стороне от всего этого. Вы понимаете, может быть, я и должен был сказать полиции, что трогал тело, но это казалось тогда неважным и звучало бы абсурдно. Это было спонтанно. Он упал всем телом на стол, я откинул его обратно. Думаю, я хотел убедиться, жив он или нет, и в то же самое мгновение я вынул из его руки револьвер. А затем я положил его обратно. Что заставило вас проверять его воротничок на наличие моих отпечатков пальцев?
— Вы положили его не туда, где он был после выстрела, — сказал Дьюкейн, — вы, очевидно, не знали, что Рэдичи был левшой. Вы положили револьвер не с той стороны.
Бирон слабо улыбнулся. Виски пошло ему на пользу.
— Вы не нашли своим талантам должного применения. Вам надо было работать в Скотленд-Ярде.
— Зачем вы заперли дверь?
— Вы хорошо информированы. Это тоже было спонтанно. В первый момент я намеревался позвонить Октавиену и запер дверь в ожидании его прихода. Потом я решил не звонить ему.
— Я вам скажу через минуту, что я думаю о ваших пояснениях, — сказал Дьюкейн. — Теперь скажите, почему вы делали вид, что не знаете Рэдичи?
— Просто утаил, — сказал Биран, попивая виски, — всякий имеет право защищаться от наглого любопытства. Я не знаю, почему парень покончил с собой, может быть, это было как-то связано с девушками или еще почему-то. Я просто не хотел, чтобы меня о нем спрашивали и потом вызывали как свидетеля. Вы бы сделали так же на моем месте.
— Нет, я бы так и не сделал и не мог бы оказаться на вашем месте, — сказал Дьюкейн взволнованно и опять наклонился вперед.
Биран упорно смотрел на него, почти сурово, а потом перенес свое внимание на стакан виски, в котором раскачивал и раскачивал напиток. Он молчал.
Хлопнувшая дверь и мотив «Добрый герцог Муррейский» известили о том, что Файви, будучи отпущенным на вечер, вернулся домой. Дьюкейн нахмурился, опять откинулся назад и сказал себе: «О, Господи, он ловко увертывается».
— А что насчет Елены Троянской? — спросил Дьюкейн.
Биран хитро улыбнулся, поднятая бровь придала его лицу доверчивый вид:
— Юная Джуди, да. Вы ведь
— Не в моей судьбе! — воскликнул Дьюкейн. Он понял, что начинает сердиться. Разговор пошел не так, как он предполагал. Биран явно взял себя в руки, и теперь он сам был предметом насмешек и вынужден был защищаться. Он налил себе виски. Они смотрели друг другу в глаза.
— Ну, ну, Биран, — сказал Дьюкейн. Это звучало почти просительно.
— Что вы хотите сказать этим «ну, ну»? Я не отрицаю, что знаю Джуди Мак-Грат и что Рэдичи тоже знал ее. Она любвеобильная дама с широким кругом знакомств.
