захочет домой… Или присмотрелась уже к Сорбонне… Ты знаешь, она все-таки очень одаренная девочка. У нее глаз. Чувствует красоту. Возможно, у нее получится – нет, она не станет художницей, никогда. Я не это имела в виду. Искусствоведом – да. Для этого тоже многое нужно. Это ведь как переводчик – с одного языка на другой. Не писатель. Переводчик. Тоже особый дар. А здесь такие музеи… И вся Европа – такая маленькая – рукой подать до любого значительного собрания.
– Не понял. Лола едет с нами, это must[24]. Поговори с ней.
– Да вот она. Слышишь? Давай вместе. Начинай ты, хорошо?
Но Лола начала первой, как привыкла.
– Я решила, – объявила она вместо приветствия, распахивая двери и широким движением розовой руки метко бросая в кресло атласную сумку, словно мяч в баскетбольную сетку. – Попала!
– Что ты решила? Может, все же посоветуемся? Ты должна понять, что расходы… Что образ жизни… Наконец, страна… Все это касается не только тебя, – не выдержала Аликс.
Джим любовался девушкой молча, но так, чтобы она не могла этого не заметить.
Ло упала в низкое кресло напротив, словно отдыхающая балерина Дега, раскинув руки и раздвинув бедра, едва прикрытые оборкой широкой короткой юбки.
– ??? – ответили ее изогнутые брови.
– Да, дорогая. Именно. Так что о решениях пока нет речи. Поговорим, обсудим и будем решать вместе.
– Я хочу остаться здесь, учиться в Сорбонне. История искусств. Помните, как мистер Бин говорит: «Я просто сижу в углу и смотрю на картины». Вот и я так. Мне больше ничего не нужно.
– Одна? Ты что, готова остаться тут одна? Ты же ничего не умеешь!
– Научусь. И потом, что тут уметь? Буду жить, как все. Денег ведь у тебя хватит – ну, на квартирку и на учебу… А потом я буду подрабатывать. Помнишь эту картину? Девушка с рыжей челкой, в черном, за стойкой бара? Такой шик! Мане, конечно. Или… Может быть, натурщицей… – И она краем глаза взглянула на Джима. Впрочем, она не выпускала его из поля зрения, пристально следя за реакцией материнского красавца жиголо, и все, что говорила, адресовала вовсе не матери.
– НЕТ! – Аликс теряла выдержку.
– Боже мой, да пойми ты, что сейчас все уже по-другому! Мне иногда даже кажется, что ты мне не мать, а бабушка… Прабабушка, вот. Теперь гуманитарная элита не видит в таких занятиях ничего постыдного. Ха-ха-ха! Да это честь – оставить свое тело в веках… Пока оно молодо, ему не найти лучшего применения… – И она опять покосилась на Джима.
– А я? Обо мне ты подумала? Что я буду делать без тебя?
– Поезжай в Москву. Или ты решила бросить отца? Напрасно!!! Но тогда – домой… В любом случае, здесь тебе делать нечего.
– Это грубость, Лола, – тихо заметил Джим. – Не думал, что такая девочка может быть… неделикатной.
– Я не девочка. Я почти студентка! – возмутилась Ло, как он и рассчитывал. – Я взрослый самостоятельный человек. Извини, ма, я не хотела… Я имела в виду, что тебе действительно трудно будет найти тут себе занятие… Тут ведь не Москва.
– Ты ничего не понимаешь! – Аликс негодовала, понимая, что дочь, в сущности, права.
– У меня есть предложение, – голос Джима звучал спокойно, а взгляд, обращенный на Ло – на ее локоны, лицо, шею, грудь, талию, бедра, ноги в атласных балетках, и на все это разом, – выражал еще большее восхищение. – Отложите проблему. Пусть созреет. Впечатлениям нужно дать… устояться. А пока пройдем на яхте через Атлантику. Вы, надеюсь, верите, что получаете приглашение от капитана?
– Капитана? – Ло сделала большие глаза.
– Да, собственной персоной, – сказал Джим. – Я ведь и правда капитан, девочка.
– О!!! – Ло была сражена. – На яхте?!
– Океанская яхта. Не моя собственность, конечно. Но я руководил строительством, а теперь поведу в порт назначения.
– Так она совсем новая! А вдруг… – Аликс посмотрела на дочь.
– О!!! – только и услышала она в ответ. – Конечно!!! Пожалуйста, ну, пожалуйста!!! Давайте!!! Ма!!! Это… Это чу-у-у-дно… – и вдруг голос ее оборвался.
Ло, поглощенная новым и возможным, вспомнила все-таки о настоящем.
– А когда? Когда? – спросила она, наморщив лоб. Видно было, что девушка пытается на чем-то сосредоточиться.
– Через два дня, крошка, – сказал Джим. – Времени на сборы вполне достаточно.
Лола молчала. Лоб не разглаживался. Она смотрела себе под ноги, туда, где ее узкие ступни в розовом атласе приминали высокий ворс персикового ковра.
Нет, думала она не о Париже. Этот город подождет. К нему всегда можно вернуться – никуда не денется. Стоял веками и еще простоит. Подумаешь… И Сорбонна – что там, в университет она вполне успеет. Более чем. Сейчас только август… Друзей у нее тоже пока не было – так, легкие необязательные и не обязывающие ни к чему знакомства. Их тоже всегда можно продолжить.
Но, но и но…
Аликс сидела на диване, подобрав под себя ноги, выпрямив спину, и смотрела на дочь удивленно. О чем она думает? Что вообще происходит? И что делать, если Джиму не удастся заманить дочь в Калифорнию? Оставить одну? Нет, невозможно. Но…
Джим улыбался по-американски, обнажив великолепный набор белых зубов. Они достались ему даром – по наследству, и ни московское нищее детство в рабочем пригороде, ни голодная юность, ни нервы – а он на самом деле был очень неспокойным человеком – ничто не могло нарушить благополучия этой на редкость удачной зубной системы. Он улыбался, этот красивый и хитрый, безответственный и жестокий мужчина. Но тоска – привычная, спокойная, тусклая, словно глухая крапива, она заполоняла его душу – неухоженную, заброшенную, одинокую, как забытый дальний угол чужого сада.
Его не слишком волновала вся эта картина. Аликс не лучше и не хуже других. Ло чудовищна, но именно поэтому легко выносима. Управляема. К тому же на нее приятно смотреть, и она любит себя показывать.
«Ну что ж, – говорил он своей тоске, – посмотрим. Подождем еще. Так или иначе, я сделал свой ход. Шулерский, совершенно хладнокровный, а потому в принципе безошибочный. Все должно получиться. Ошибки не будет. Не сорвется. Но вот если получится… – И калифорнийское побережье вставало перед его затуманившимся взором, и белый дом у океана – его дом, к которому он шел всю свою жизнь, – высился на холме – совсем, совсем близко… – Если получится… Вот тогда мы простимся с тобой, дорогая!»
«Неужели ты все еще веришь, – шептала в ответ тоска, – веришь, что у тебя что-то получится? Веришь, что можешь бросить меня? Я не женщина, милый. И мы с тобой – неразлучны. Что бы ни случилось. Даже если все выйдет. Знаешь, с каким удовольствием я поселюсь в твоем доме? Как разрастусь? Расцвету – невидными, блеклыми, сладковатыми цветочками? Как заполоню его весь, от порога до крыши? И никакие дайкири тебе не помогут. Никакие Лас-Вегасы».
Джим, улыбаясь, молчал. Затуманенным взглядом смотрел в пространство, повернув улыбку к Аликс. Глаза женщины сияли счастьем: неопытная, неискушенная, она приняла этот туман в его взоре за пелену желания.
Ло напряженно думала. Всего два дня. Завтра или послезавтра. Подойдет он к ней или нет? Ждать уже некогда, придется самой. Ей казалось, она где-то уже его видела – того парня на лестнице. В Москве, наверное. Где же еще? Но не в школе, нет. И дома у себя она его не встречала – к отцу заходили студенты, но не этот. Где же, где? Так и не могла вспомнить. Помнила только, как он стоял у подножья лестницы, а она, держа в руке подаренную Джимом бледную розу – в цвет атласных туфель и сумки, – медленно спускалась вниз в тот самый первый раз, – и он смотрел на нее так, как никто никогда не смотрел, – она узнала это узкое лицо, глубокие неподвижные серые глаза – то ли пристальные, то ли изумленные, серебристый шлем волос, порыв, устремленный к ней, но сдержанный – он был как стрела натянутого лука.
С тех пор всякий раз она подходила к лестнице с бьющимся сердцем – почему? Боялась: а вдруг его нет там, внизу? Вдруг все это ей привиделось? Вдруг она больше его не увидит? Но он стоял там – стоял и
