— Тут уж Никита Юрьевич все подсказал. Видал он шествия Всешутейшего и Всепьянейшего собора государя императора Петра Великого. Народ с того больно веселился.
— И здесь веселиться будет. Пьяницам у нас всегда почет. Не знаю, у какого еще народа поговорка такая быть может: пьян да умен — два угодья в нем.
— С третьим отделением надежда вся на картину — «Действие злых сердец». Тут и ястреб, терзающий голубя, и паук, спускающийся на муху, и голова кошачья с мышью в зубах, и лисица, давящая петуха. Можно за ней хор музыки пустить, чтобы музыканты разными животными наряжены были да несогласно играли.
— Зато в четвертом картина простая — маска со змеями, кроющимися в розах, и надписью «Пагубная прелесть», и означать она должна обман.
— А вот за нею цыгане и цыганки с песнями и танцами, пляшущие колдуны, ворожеи, дьяволы и сам Обман в лице аферистов и пустых прожектеров. Государыня настаивала, чтобы особенно прожектерство осудить. От него, по ее мнению, лишь смешение мыслей у народа наступить может.
— Подумать бы, как Обман от Невежества отличить. Невежеству и его посрамлению у нас пятая картина посвящена будет.
— Отделение, хотели вы сказать, Александр Петрович, потому что картины живописной тут на деле никакой — одно изображение черных сетей, нетопыря и ослиной головы с надписью «Вред непотребства». Господин Волков придумал, чтобы за знаком четверо как бы замерзших змей отогревали, хор слепых друг дружку вел, Невежество на осле ехало, а за Праздностью и Злословием толпа ленивых плелась.
— Шестое отделение, думается, Михайла Матвеевич, едва ли не самое важное — «Мздоимство». Было оно, есть и будет в России, и все же подчеркнуть уместно, что ее императорское величество терпеть его не намерена.
— Большое облегчение от того народ российской почувствовать должен, потому и отделению следует быть разнообразному — на все случаи жизни. Как там у вас, господин Волков, предполагается? Художники, знаю, на знаке изобразить Гарпию взялися — птицу великую с человечьей головой. Вокруг крапива, крючки, денежные мешки и изгнанные бесы.
— О том мы с господами живописцами уже толковали. Надпись еще они сделают: «Всеобщая пагуба».
— А далее что решили?
— С ябедников и крючкотворов начнем. Они знамя понесут с одним словом: «Завтра». В том смысле, что ничего сразу решать не хотят. За ними особы замаскированные на крючьях тащить будут взяточников, обвешанных крючками. У сочинителей ябед своя толпа. Им положено идти с сетями, соседей своих стравливая и опутывая. А под конец хромая Правда на костылях еле тащиться будет, а сутяги и аферисты ее в спину тугими денежными мешками станут толкать.
— Отлично, господин Волков, отлично. Лишь бы лицедеи ваши все хорошо разыграли.
— Разыграют, не извольте беспокоиться, Александр Петрович. Я и актеров своих привез, да из крепостных трупп немало народу набрали. Должно хватить.
— Смотрите! А ежели нехватка какая, тут же его сиятельству князю Никите Юрьевичу сообщайте. Он с деньгами жаться не будет.
— Премного благодарствую. Главное для меня, чтобы часу на репетиции хватило. За неделю такого действа не сгоношишь. Где там!
— Ну уж тут как кривая вывезет. Мы сами себе не хозяева.
— И то подумайте, Александр Петрович, как седьмое отделение представлять.
— Да у нас тут мир навыворот.
— «Превратный свет», Михайла Матвеевич, а под знаком — на нем летающие звери четвероногие и лицо человеческое, вниз обращенное, над ним надпись: «Непросвещенные разумы».
— Получится ли как задумали, господин Волков?
— Должно, хоть и непросто все. И то сказать, сначала хор в вывороченных одеждах, за ним музыканты верхами — кто на быках, кто на верблюдах. За музыкантами кареты — одну слуги в ливреях везут, внутри лошадь разлеглась, другую, с обезьяной внутри, модники потянут. Две люльки на колесах: старика спеленутого грудное дитя кормит и за старушкой с куклой девочка с розгой. Свинья преогромная на розах — это в следующей колеснице, за нею музыканты в обличье козлов и певчие, одетые ослами. А в конце Химера — ее расписывать будут маляры и славословить рифмачи верхом на коровах.
— Утешнее, полагаю, и не придумать!
— Под конец же восьмое отделение над Спесью глумиться станет.
— Простите, господа, не уразумел, панно здесь какое будет?
— Картина такая: павлиний хвост, окруженный нарциссами, а под ним зеркало с надутою харей да надписью: «Самолюбие без достоинств». А в последней, девятой, изображение «Мотовство и Бедность». На знаке опрокинутой рог изобилия, из которого золото течет, а кругом фимиам курится. Отсюда и надпись: «Беспечность о Добре».
— Ваш хор здесь, Александр Петрович? Лучше Сумарокова никому тему сию не сочинить, уверен.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Я нашел тогда всю публику московскую, занимающуюся разговорами о имеющем быть вскоре уличном маскараде. Как зрелище сие было совсем новое, необыкновенное и никогда, не только в России, но и нигде небывалое, то все дожидались того с великою нетерпеливостью. Новой нашей императрице угодно было позабавить себя и всю московскую публику сим необыкновенным и сколько, с одной стороны, великолепным, столько, с другой стороны, весьма замысловатым и крайне приятным и забавным зрелищем.
Маскарад имел собственною целию своею осмеяние всех обыкновеннейших между людьми пороков, а особливо мздоимных судей, игроков, мотов, пьяниц и распутных, и торжество над ними наук и добродетели: почему и назван он был «Торжествующей Минервой». И процессия была велика и предлинная: везены были многие и разного рода колесницы и повозки, отчасти на огромных санях, отчасти на колесах, с сидящими на них многими и разным образом одетыми и что-нибудь особое представляющими людьми, и поющими приличные и для каждого предмета нарочно сочиненные сатирические песни. Перед каждою такою раскрашенною, распещренною и раззолоченною повозкою, везомою множеством лошадей, шли особые хоры, где разного рода музыкантов, где разнообразно наряженных людей, поющих громогласно другие веселые и забавные особого рода стихотворения; а инде шли преогромные великаны, в инде удивительные карлы. И все сие распоряжено было так хорошо, украшено так великолепно и богато, и все песни и стихотворения петы были такими приятными голосами, что не инако как с крайним удовольствием на все то смотреть было можно.
Как шествие всей этой удивительной процессии простиралось из Немецкой слободы по многим большим улицам, то стечение народа, желавшего сие видеть, было превеликое. Все те улицы, по которым имела она свое шествие, напичканы были великим множеством людей всякого рода; и не только все окна домов наполнены были зрителями благородными, но и все промежутки между оными установлены были многими тысячами людей, стоявших на сделанных нарочно для того подле домов и заборов подмостках. Словом, вся Москва обратилась и собралась на край оной, где простиралось сие маскарадное шествие…
А как по счастию случилось на этот раз и погода самая умная, то есть серая, тихая и умеренная, и не было ни тепло, ни холодно слишком, то и было мне смотреть очень хорошо.
