— А мы пока еще останемся, но, возможно… скоро тоже к вам присоединимся.
— Спокойной ночи.
Остальные хором желают ей спокойной ночи, и она удаляется. Все долго молчат. Уже давно затих шум ее шагов, и только тогда кто-то решается заговорить:
— Как странно. А свежее не становится.
— Посвежеет. Перед самым рассветом всегда бывает прохладнее всего.
— Думаю, ждать осталось уже совсем недолго.
— Часы! Мы ведь даже не посмотрели на часы!
— Посмотрели! Вот Рафа, например, посмотрел на свои — и ничего… Мы даже не знаем, который точно час… не знаем, когда они остановились. У Рафы часы дигитальные, и они вообще ничего не показывали.
Уго — Ибаньес
Веселый утренний свет заливает спальню. Через высокое окно на одной из стен видны верхушки деревьев и кусок голубого неба. Дверь, ведущая в зал, распахнута, и сквозь проем сюда проникает ослепительно-яркая узкая полоска — она словно зажигает все, чего касается: и крошечные частички пыли, парящие в воздухе, и плиты, покрывающие пол, и грубые одеяла на кроватях — их серый цвет благодаря пылающему солнечному лучу словно разбивается на пятна, которые переливаются пестрыми бликами. Тишина. Слышно только птичье чириканье и далекий шум реки — это совершенно естественные звуки, они несут в себе ощущение утреннего покоя, как и свежий воздух или густая голубизна небес.
При солнечном свете становится очевидной убогость окружающей обстановки: хорошо видны голые, местами облупившиеся стены грязно-белого цвета, уродливые металлические кровати. Но разлившаяся повсюду тишина и покой придают спальне вид аскетический и непритязательный, а всей атмосфере — особый духовный смысл, заставляющий вспомнить прежнее предназначение этого здания. Большинство кроватей пусты, и там матрасы накрыты скромными одинаковыми одеялами. Однако на нескольких лежат сумки, несессер, одежда, свернутый спальный мешок в чехле — все чистое и аккуратно размещено. Только на двух кроватях царит беспорядок: на одной валяется расстегнутый спальный мешок, и складки его словно продолжают складки одеяла, на другой — мешок пронзительно-синего цвета, он кажется застегнутым и как будто надутым изнутри; возможно, в нем кто-то спит.
В комнате не заметно ни малейшего движения и не раздается ни звука. Между тем солнечный луч неуловимо для человеческого глаза ползет по помещению и расширяется — пока не достигает этой последней кровати и не упирается в неподвижный спальник. Тут мешок начинает шевелиться — уже не остается сомнений, что там лежит человек. Он приподнимается и озирается по сторонам — обычно так ведет себя тот, кто хочет еще поспать, не желая смириться с наступлением нового дня.
Затем мешок опять обретает неподвижность. Кажется, человек внутри, кто бы это ни был, просыпаться не намерен. Но тут он снова шевелится, и теперь движения его становятся более резкими и энергичными. Потом он на какое-то время опять застывает, потом судорожно дергается и при этом как-то даже злобно фыркает. Вряд ли кто способен снова погрузиться в сон после подобного пробуждения. И человек в спальнике тоже не способен. Он быстро садится на кровати, двумя руками стягивая с плеч мешок. Это Уго. На его лице — опухшем и помятом со сна — темнеет щетина, а залысины еще более заметны. Он козырьком подносит обе руки ко лбу и, прищурившись, смотрит в ту сторону, откуда бьет слепящий свет, потом с усталым вздохом снова падает на кровать.
— Сволочи! — бормочет он своим мягким голосом. — Не могли дверь как следует закрыть!
На самом деле обе двери — и та, что ведет в зал, и та, что ведет наружу, — распахнуты настежь, благодаря чему столб света теперь падает прямо на кровать, где спал Уго.
Уго еще какое-то время продолжает лежать, словно собираясь с силами для очень важного дела. Затем он неуклюже вылезает из спального мешка, проявляя больше решительности, чем сноровки, и, ослепленный ярким солнцем, мигая, бежит к входной двери. На нем летняя пижама — шорты с футболкой. Левой рукой он продолжает прикрывать глаза, а правой остервенело чешет бедро.
— Ну сейчас я им всем покажу! — говорит он наконец, шаря в поисках дверной ручки.
— А ты не торопись показывать, — раздается голос из соседнего помещения, — дверь-то нарочно оставили открытой.
Уго по голосу узнает Ибаньеса, теперь его фигура резко вычерчивается против света в дверном проеме.
— Нарочно? — переспрашивает Уго, с трудом ворочая языком и протирая глаза, чтобы взглянуть в лицо Ибаньесу. — Который… который сейчас час? Где все?
Пока Ибаньес медлит с ответом — всего три-четыре секунды, не больше, — между ними повисает в воздухе полная тишина, словно и на самом деле вокруг, на расстоянии многих и многих километров, нет ни одной живой души.
— Дверь открыли, чтобы ты наконец проснулся, — поясняет Ибаньес. — Все… где-то там… А про время мы ничего не знаем.
— Как? Как это не знаете? Перестань ерундить!.. — Уго разом приходит в себя. — Значит… часы… мобильники… И мы все еще?..
— Ничего не работает.
Уго с усталым вздохом садится на ближайшую койку, двумя руками растирая себе лоб.
— А почему вы мне ничего не сказали? — спрашивает он, на миг оставляя свой лоб в покое. — Бросили тут одного…
— Знаешь, мы было попробовали… — говорит Ибаньес, переступая порог спальни и останавливаясь перед Уго. — Мы пытались тебя разбудить, да где там! Все равно что разбудить медведя, никак не легче… И так же опасно.
— А где Кова?
— С нашими девушками. Они пошли вниз, к реке, все вместе, впятером.
— К реке?
— Да, решили посмотреть, нет ли там этих… скалолазов, а заодно…
— Подожди, подожди… Каких еще скалолазов? — спрашивает Уго, вытаращив глаза на Ибаньеса.
— Ну тех скалолазов… Ты что, не помнишь? Мы вчера о них говорили, когда выяснилось, что их машины нет…
— Нет, не помню.
— Интересно, чем ты занимался или в какие думы погрузился, когда мы все это обсуждали. Ладно, не важно. Просто вчера, еще до вашего приезда, я видел здесь ребят — ну из тех, что вечно таскают с собой полное снаряжение, они еще были одеты в такие специальные обтягивающие костюмы. Уже темнело, и они сказали, что хотят разбить лагерь на берегу.
— И для чего они теперь вам понадобились?
— Пошевели мозгами… Мы попали в такое положение… что было бы отнюдь не лишним встретить хоть одно человеческое существо. А то видели здесь только собак. И косулю.
— Косулю?!
— Да, знаешь, немного похожа на оленя, она забрела прямо в зал… наверно, искала еду.
Уго на какое-то время задумался и примолк. После сна под глазами у него появились сероватые дряблые мешки.
— А они там, у реки, не заблудятся?
— Да что ты! Ньевес и Ампаро хорошо знают эти места. И Марибель тоже. Путь туда самый простой — никаких хитростей. Кроме того, им ведь нужно…
— А машины? — спрашивает Уго, внезапно оживляясь. — Если попытаться снова… Вдруг сейчас что- нибудь получится?
