— Хотя нет, они стоят — посмотри на секундную стрелку! — говорит Хинес.
— Это время, когда они остановились, — произносит Кова, и взгляд ее делается рассеянным, как у человека, которому только что открылось нечто очень важное. — Как раз то время, когда выключилось электричество.
— Точно, — кивает Хинес.
— Неужели было так рано? — сомневается Ампаро.
— Да, хотя впечатление было такое, будто гораздо позднее, но… вполне вероятно… — рассуждает вслух Ньевес. — Сама подумай: стемнело довольно рано, небо затянули тучи.
— «…Из детства и юности, из моей золотой юности…»[11] — медленно декламирует Ибаньес, проводя пальцами по камням, украшающим стену вокруг камина.
— Что ты несешь? — спрашивает Ампаро.
— Это стихи, слова песни, — отвечает за него Уго не без доли презрения; одновременно он продолжает пристально рассматривать кнопки телевизора.
— Судя по их убогому вкусу, они вполне могли бы повесить на стену и часы с кукушкой. Тогда мы хотя бы знали, который час, — говорит Мария.
— А разве в часах с кукушкой нет батареек? — интересуется Марибель.
— Нет, энергию для хода дают гири, — объясняет Мария, — ты что, никогда в жизни таких не видала? Небольшие гирьки в виде шишек.
— Тут две двери…
Кова произнесла только три простых слова, но все сразу на несколько секунд примолкают. Кова сказала правду: кроме той двери, через которую они вошли, имеется еще две — по одной на каждой из боковых стен. Обе они закрыты. Если стоять лицом к камину, то левая дверь украшена большим матовым стеклом янтарного цвета; вторая дверь сплошь деревянная, но деревянность ее как-то уж слишком бросается в глаза, потому что, если приглядеться, видно: поверхность расписана краской и на ней изображены симметричные кремовые и коричневые прожилки.
В наступившей после слов Ковы тишине один только Ибаньес по инерции продолжает вспоминать слова из все той же песни:
— «…Вас гонит любовь к полету…» — произносит он, совсем не заботясь о дикции и думая наверняка лишь о расположенной в нескольких метрах от него двери с поддельными прожилками и золоченой ручкой.
Между тем Уго подошел к застекленной двери. Он тянется к круглой ручке, поворачивает ее и открывает щель шириной в несколько сантиметров, потом еще немного расширяет отверстие и наклоняет к нему голову.
— Кухня… Никого нет, — сообщает он, заглянув внутрь.
Но его товарищей, по всей очевидности, куда больше интересует другая дверь, хотя кое-кто быстро обернулся, чтобы взглянуть на Уго. Но кажется, будто простодушная симметрия рисунка на второй двери обладает какой-то непонятной гипнотической силой и, притягивая их взгляды, одновременно удерживает людей на расстоянии. И опять инициативу берет в свои руки Хинес: он делает несколько шагов и останавливается перед разрисованной деревянной створкой. В напряженной и давящей тишине снова слышен звук прерывистого и хаотичного полета мух.
— «…Я знаю, что вы уселись на закрытую книжищу…» — декламирует Ибаньес, но остальные больше не обращают на него ни малейшего внимания, так как затаив дыхание следят за движениями Хинеса.
А он все никак не решается взяться за ручку.
— «…На любовное письмо…»
— Хватит! — неожиданно кричит Хинес, напугав присутствующих. — А ну кончай! — добавляет он, поворачиваясь и глядя на Ибаньеса со злобой, которая всем кажется ничем не оправданной. — Кончай, говорю…
— Ну, если они и спали, то теперь наверняка проснулись.
Слова Ампаро помогают снять вспыхнувшее напряжение. Но тотчас снова наступает тишина, и Хинес поворачивает дверную ручку. Язычок замка с легким щелчком выходит из прорези — это всего лишь металлический звук, приглушенный деревянной оболочкой, но некоторые из тех, что сгрудились за спиной Хинеса, непроизвольно и почти незаметно ежатся, услышав его, точно от булавочного укола. Хинес начинает открывать дверь, словно в замедленной съемке, но, когда щель еще не превышает и ширины ладони, останавливается, как сделал бы на его месте любой другой человек, попавший в чужой дом и увидевший часть разобранной постели.
— Что там? — тихим тревожным голосом спрашивает Кова. Она стоит едва ли не позади всех и не старается вступить в соревнование с теми, кто, поднявшись на цыпочки, вытягивает шею и пытается разглядеть хоть что-нибудь через плечо Хинеса. Она, наоборот, то и дело оглядывается назад, ожидая, когда же Уго выйдет из кухни.
Но Уго все не появляется, и Кове никто не отвечает. Наконец подает голос Хинес, он говорит тоном хирурга, разъясняющего своим ассистентам, что они должны сделать в следующий миг:
— Там кровать… Сейчас посмотрю… есть ли…
Через приоткрытую дверь можно различить лишь кусок сбитого одеяла в ногах кровати. Но Хинес открывает дверь пошире, и теперь видна двуспальная кровать с мятыми простынями, вернее — только половина кровати. Хинес вытягивает голову и просовывает в дверь, чтобы разглядеть наконец и все остальное. И тотчас распахивает ее настежь.
— Никого нет, — говорит он, даже не стараясь сдержать вздох облегчения, но тотчас вспоминает, что имеется еще одна закрытая дверь — в стене справа.
— Там, надо полагать, туалет, — говорит Ньевес.
Ньевес вошла в спальню следом за Ибаньесом и Хинесом и теперь отступает в сторону, чтобы пропустить остальных, и те собираются на пространстве между изножьем кровати и туалетным столиком, стоящим под углом к кровати, слева. Комната маленькая, и тут нечего особо рассматривать — с одного взгляда понятно, что перед ними типичная супружеская спальня, тесная и безвкусно обставленная, как в большинстве небогатых жилищ. В комнате имеется маленькое окно, выходящее, как и оконце в гостиной, на поросшие кустарником задворки. Теперь всеобщее внимание привлекает дверь в предполагаемый туалет, покрашенная той же краской цвета слоновой кости, что и стены.
— Все равно надо попробовать, — говорит Хинес, имея в виду эту дверь, — а вдруг…
В тот же самый миг, прежде чем Хинес успел сделать хотя бы шаг, по другую сторону двери слышится хорошо всем знакомый шум воды, льющейся из бачка в унитаз. Все смолкают и застывают, словно окаменев. Это так неожиданно, что никто не решается шевельнуться в те несколько секунд, пока продолжается урчание бачка; потом дверная ручка поворачивается и дверь распахивается… А чуть раньше в полной тишине можно было расслышать приближающиеся шаги и даже какие-то невнятные слова, которые скорее процедил, чем выговорил тот таинственный персонаж, который находится в туалете.
На пороге показывается Уго.
— Черт бы тебя!.. — вырывается у Хинеса.
Следом раздаются похожие возгласы или просто вздохи облегчения.
— А что случилось-то? — спрашивает Уго, в свою очередь встревожившись при виде того переполоха, который вызвало его появление, при виде семи изумленных, застывших лиц с широко распахнутыми глазами, при виде того, какое облегчение испытали все они, узнав его. Но друзья глядели на него еще и враждебно, с явным осуждением.
— Ну ты даешь! Разве можно так пугать людей! — говорит Хинес. — Мы уж решили, что там кто-то есть…
— Думаю, было бы лучше, если бы там и вправду кто-то был, — отмахивается Уго, делая несколько шагов вперед и разглядывая пустую постель.
— Да, разумеется, но мы уже не рассчитывали… уже не… Откуда ты вообще взялся? Как ты туда попал?
— Ты же пошел на кухню, — вспоминает Кова, все еще не оправившись от изумления, — я видела, видела, как ты открыл дверь и…
— А в кухне оказалась еще одна дверь. Она была заперта, но в скважине торчал ключ, вот я ее и