— Заметки.
— Зачем?
— Да так просто. Кое-что про бар.
Он оставил меня в покое. Вместо этого мы стали обсуждать его новую работу на Уолл-стрит, которую он нашел через клиента «Пабликанов». Я был рад за него, но мне было грустно, что один из моих любимых барменов теперь работает реже. Он продавал акции на полную ставку и стоял за стойкой лишь в свободное время, в основном субботними вечерами, чтобы заработать дополнительных денег для своей семьи. Его растущей семьи. Его жена, сказал он, беременна.
— Да, — подтвердил он скромно, — мы решили завести ребенка.
— Ты станешь отцом? — воскликнул я. — Поздравляю!
Я угостил его.
— Ты, значит, пишешь про наш бар? — Питер показал на мою папку. — Можно? — Я отдал ему папку в обмен на виски.
— «Ночные мотыльки и шелковые трусики», — прочел Питер. — Броское название.
— Меня Кольт вдохновил.
— Кольт носит шелковые трусики?
— Нет! Господи, я думал, что ты знаешь…
Я смотрел, как Питер читает, и анализировал каждое движение мышц на его лице, каждый взмах бровей. Закончив, он облокотился о стойку, нахмурившись.
— Не очень хорошо, — наконец сказал он. — Но что-то в этом есть.
Я объяснил Питеру, что идеи роятся у меня в голове, как запахи от жаровни Луи, витающие в моей квартире, — их невозможно игнорировать и невозможно различить. И сообщил, что собираюсь все это бросить.
— Это будет ошибкой, — услышал я в ответ.
— Почему?
— Потому что бросать — всегда ошибка.
— Что у тебя там? — спросил Питера дядя Чарли.
— Ты знал, что твой племянник пишет о «Пабликанах»?
— Я думал, все, что мы здесь говорим, остается между нами, — полушутя проворчал дядя Чарли.
— Пацан просто графоман, — сказал Кольт. — Я думаю, что это все чертовы «ворди-горди» виноваты.
— Дай сюда, — приказал дядя Чарли.
— Да, давайте посмотрим, — сказал Боб Полицейский.
Питер отдал дяде Чарли мою рукопись, и когда дядя Чарли заканчивал страницу, он передавал ее Бобу Полицейскому, а тот Атлету, и так далее.
— У меня нет шестой страницы, — сказал Боб.
— У кого девятая страница? — закричал дядя Чарли.
— У меня, — отозвался Питер. — Попридержи лошадей.
Глядя, как мужчины образовали пожарную цепочку и передают мои страницы по всему бару, я принял важное решение. Мужчины в «Пабликанах» станут моими новыми редакторами. Тогда как редакторы в «Таймс» обращают на меня все меньше внимания, я буду больше внимания уделять бару. Каждый воскресный вечер я буду сдавать написанное Питеру и мужчинам. Стану сам устанавливать себе сроки и сам организую себе программу тренинга.
Это решение ознаменовало перемену в моих отношениях с баром. Так всегда было заведено, что мы приходили в бар со своими историями, делились ими, передавали их друг другу, обменивались опытом, поэтому с утра ты просыпался с таким ощущением, будто сражался во Вьетнаме, вылавливал трупы в гавани или задолжал сотню тысяч баксов гангстеру. Но теперь мы передавали из рук в руки
— Бар — «как „форд“ среди пустыни»? — спросил Атлет, тыкая пальцем в одну из страниц. — Почему бар — как «форд» среди пустыни?
— Это опечатка, — сказал я. — Должно быть «форт». Форт среди пустыни.
— А мне нравится, как получилось. «Форд» в пустыне. Что-то в этом есть.
Я заглянул через его плечо и взвесил это предложение.
— А это что? — удивился он. — Там кругом была «царь»?
— Должно быть «была гарь».
— Парень, ты вообще не умеешь печатать. Но в любом случае это клише.
На тренинге в «Пабликанах» относились к ошибкам совсем не так, как на тренинге в «Таймс». Разницу я понял, когда неверно использовал слово «франтовство» в заметке для газеты. Редактор указал мне на это в такой форме, что я просто врос в землю. Позже в тот вечер я рассказал дяде Чарли и Питеру об этом унижении.
— А что значит «франтовство»? — спросил дядя Чарли.
— Точно не знаю, — признался я.
Дядя водрузил на стойку «Книгу слов».
— Разберись, — сказал он и ушел обсудить что-то с Шустрым Эдди.
Я нашел слово «франтовство». Толкование гласило: «Броская элегантность». Кто-то обвел слово в кружок и подписал: «КАК У ЧАЗА». Я показал Питеру. Тот рассмеялся. Когда дядя Чарли вернулся, я показал и ему.
— Хм, как тебе это нравится? — улыбнулся он. Затем прочел толкование вслух. — Но ведь подходит, правда?
35
ИГРОКИ ВЫСШЕЙ ЛИГИ
Войдя в дедушкин дом, я увидел странного человека, который сидел за столом на кухне и пил из стакана молоко.
— Макграу? — спросил я.
Тот подпрыгнул. Он был на три дюйма выше, чем когда я видел его в последний раз, и на тридцать фунтов тяжелее. Ростом он был шесть футов четыре дюйма и весил как минимум двести двадцать фунтов, а его детская пухлость превратилась в мясистость. Когда он обнял меня, мне показалось, что под рубашкой у него броня, а рука, похлопавшая меня по спине, больше, чем бабушкины прихватки. Это напомнило мне, как я обнимал своего отца, когда был маленьким, — ощущение, когда не можешь обхватить человека целиком.
— Чем вас там кормят в Небраске? — спросил я.
Бабушка держала в руках пустые пакеты из-под молока и коробку из-под печенья, которые он только что уничтожил.
— Чем бы его там ни кормили, — сказала бабушка, — этого явно мало.
Я вынул бутылку пива из холодильника и сел напротив Макграу. Он рассказал мне и бабушке о своих злоключениях на Великих Равнинах, и мы оба смеялись. Еще он сообщил нам, как учился быть питчером, выходящим на временную замену, о стрессе, об интенсивности тренировок, о толпе болельщиков. Я заметил, что его легкое заикание стало почти незаметным.
Он спросил меня о моей жизни.
— Как там «Нью-Йорк таймс»? Тебя уже сделали корреспондентом?
