— Не смей даже, и думать об этом, Франсуа, ибо этого никогда не будет. Не дождутся враги расторжения нашего с тобой союза. Пусть только попробует кто-нибудь коснуться своими грязными лапами нашей любви… Я, королева Наварры, встану на ее защиту, потому что ты под моим покровительством, потому что ты мой, потому что я люблю тебя!
— А я буду защищать ее своей шпагой, моя возлюбленная королева, и горе тому, кто встанет на нашем пути, будь то хоть сам король! Я готов жизнь свою отдать за тебя! Зачем она мне, ведь в ней никого нет, кроме тебя и моей дочери Луизы.
— Франсуа! — обеспокоено воскликнула вдруг Жанна. — Да ведь мы совсем забыли про нее! Где же она?
— Успокойся, я все время наблюдаю за ней. Вон она, на берегу, видишь, строит на песке какой-то замок.
Камилла де Савуази родила дочь три года тому назад, и они с Лесдигьером назвали ее Луизой в память скоропостижно скончавшейся от неведомой болезни ее бабки. До смерти своей матери девочка воспитывалась в родовом замке баронессы, потом Лесдигьер забрал ее оттуда и попросил соседей по имению, супругов де Карменж, приютить Луизу. Теперь, когда страсти улеглись и наступил мир, он привез дочку в Ла Рошель, но дал обещание маркизе де Карменж, у которой тоже росла пятилетняя дочь и которая души не чаяла в Луизе, что немедленно вернет ее обратно, если его вновь призовут на военную службу.
Луиза жила в Ла Рошели уже больше месяца и явилась причиной сурового выговора, который получил Лесдигьер от королевы Наваррской. Дело в том, что Жанна с первого же дня так полюбила малютку, что сразу стала называть ее своей дочуркой и всякий раз при этом лила горькие слезы, вспоминая, видимо, свою собственную дочь Катрин, когда та была в таком же возрасте. А Луиза, безошибочно распознав в Жанне любящую мать с добрым и отзывчивым сердцем, отвечала ей взаимной любовью. И Лесдигьер, глядя, как они вечерами сидят, обнявшись вдвоем, и Жанна с увлечением рассказывает девочке какие-то интересные детские истории, порой растрагивался до слез.
В конце концов, Луиза так привыкла к Жанне, что уже не мыслила себя без нее. Однажды девочка в один из таких вечеров назвала Жанну мамой. Бедная королева залилась слезами и сжала девочку в объятиях. С этого самого дня она беспрестанно осыпала ее поцелуями, называя своей дочуркой, а Луиза, ни о чем, не подозревая, обвивала ее шею своими ручонками и шептала ей на ухо:
— Мама, мамочка, где же ты была? Почему я тебя так долго не видела?
За этот месяц Жанна выплакала слез больше, чем за все девять лет со дня смерти Антуана Бурбонского. Но то были слезы счастья, и она о них нисколько не жалела. Но разнесла в пух и прах Лесдигьера за то, что он не привез свою дочь раньше.
— У тебя просто каменное сердце! — негодовала она, целуя малютку и крепко прижимая ее к себе. — У тебя такая чудная дочь, а ты отдал ее на воспитание чужим людям и сам ей не показываешься. Ты хочешь, чтобы она забыла о твоем существовании?
Луиза подняла головку с русыми волосами и сказала очень серьезно:
— Я папу своего никогда не забуду. Он у меня хороший. Ведь если бы он не увез меня оттуда, я не увидела бы тебя, мама.
Больше Жанна уже ничего не могла вымолвить. Только ласкала малютку да размазывала рукавом платья слезы по щекам. А когда Луиза спросила, почему та плачет, она ответила:
— Это от счастья, доченька, ведь мы с тобой так давно не видели друг друга.
И Жанна, сияя от счастья, объявила Лесдигьеру, что отныне будет Луизе матерью.
Придворный штат королевы пошушукался, посудачил день-другой об этом новом явлении и тут же привык, видя Жанну и Луизу повсюду вдвоем. Ни для кого, конечно, не было секретом истинное положение вещей, но кто посмел бы заикнуться, осуждая действия ее величества королевы?
А Генрих Наваррский, встретив как-то Лесдигьера, улыбаясь, сказал:
— Ну что поделаешь с моей матерью, коли такая блажь втемяшилась ей в голову. Пусть себе будет мамой, кажется, ей этого очень хочется.
— Но кто же тогда будете вы, принц? — спросил Лесдигьер.
— Я? — Генрих рассмеялся. — Кем же мне быть после этого, как не братом, черт возьми! Не правда ли, Конде?
Конде, стоявший рядом, воскликнул, хлопнув Лесдигьера по плечу:
— Ну вот, граф, вы и породнились с королевским семейством. Держу пари, еще год-другой — и вы станете маршалом Франции.
— Маршалом Наварры, — поправил его Генрих.
— И маршалом Наварры тоже, — заключил Конде.
И оба кузена отправились дальше…
…Лесдигьер позвал дочь, и та сразу же примчалась, позабыв про свои замки. Прибежала и остановилась в растерянности, выбирая, к кому из них сначала подойти. Но решение нашлось мгновенно. И, поскольку Лесдигьер с Жанной сидели очень близко друг к другу, она бесцеремонно уселась между ними и объявила, вытянув руку в сторону берега:
— Я там построила домик… в нем можно жить. Но он у меня развалился. Папа, построй мне другой, чтобы не разваливался, — Посмотрела на отца, потом на Жанну: — Мамочка, а ты будешь папе помогать: надо выложить ковровые дорожки и приготовить обед.
Лесдигьер погладил Луизу по головке, пообещав немедленно же начать постройку жилища, а Жанна привлекла девочку к себе и осыпала поцелуями.
В это время со стороны реки, оттуда, где находились придворные, послышались пронзительные женские визги и громкие возгласы мужчин. Потом все это покрыл безудержный хохот, в котором явственно выделялся голос Шомберга. Жанна и Лесдигьер взглянули в ту сторону и увидели перевернутую вверх дном лодку, вокруг которой барахтались в воде отчаянно визжавшие дамы и смеющиеся кавалеры. Один из них выхватил из воды сразу двух фрейлин, взвалил себе на плечи, словно два тюка, вышел на берег и сбросил их в траву. Потом вернулся и тем же манером вытащил еще двух. Остальных бережно выносили из реки на руках придворные.
— Готова держать пари, здесь не обошлось без твоего друга, Франсуа, — засмеялась Жанна.
— Шомбергу обязательно надо что-нибудь натворить, — подтвердил Лесдигьер, — иначе это был бы не Шомберг. Клянусь, эта перевернутая лодка — его рук дело!
— Давай узнаем, что у них там случилось: чертовски любопытно. Господин Шомберг! — громко позвала королева, встав во весь рост. — Подойдите, пожалуйста, сюда, нам надо с вами поговорить.
Поскольку расстояние между ними и придворным обществом было совсем небольшим, Шомберг, услышав приказ королевы, тотчас поспешил к ней — как был: в нижнем белье и мокрый с головы до ног.
— Как вам не стыдно, капитан, — с напускной серьезностью сразу же накинулась на него Жанна, — в каком виде вы являетесь на глаза вашей королеве?
— Но, ваше величество, — Шомберг виновато развел руками, — у меня просто не было времени, чтобы в подобающем виде предстать пред ваши очи, ведь вы пожелали видеть меня немедленно. И все же я успел бы одеться, мадам, если бы увидел, что вы ожидаете меня в вашем роскошном королевском платье.
— Нет, каков нахал! — обратилась она к Лесдигьеру. — И вы еще утверждаете, граф, что лучше вашего друга нет никого на свете! А он осмелился пенять самой королеве на ее внешний вид! Подойдите ближе, Шомберг, и я как следует оттреплю вас за уши, чтобы вы знали, как вести себя в присутствии венценосных особ.
Шомберг с готовностью подошел. Жанна ухватила двумя пальцами его за мочку уха, но только слегка потянула вниз, а потом с улыбкой ласково потрепала его по щеке. Шомберг склонился и тоже с улыбкой несколько раз поцеловал руку королеве.
— Самодовольный льстец, — вздохнув, пожурила его Жанна. — Знает, что он неотразим для женских глаз, а потому может позволить себе не только складывать в свой кошелек разбитые им дамские сердца, но еще и несколько раз целовать руку своей королеве, как будто бы она его возлюбленная.
— Ваша правда, мадам, — ответил Шомберг и еще ниже склонил голову, — вы моя возлюбленная
