— Не-е-ет уж, многоуважаемый господин Абель, теперь извольте колоться: на кого работаете, на сколько разведок, что за дикий способ мордобоем внедряться в чужое семейство — на дворе ведь власть не советская — пресса существует, законы какие-никакие, на худой конец — международный суд, за такие дела и посидеть можно несколько годиков, не говоря уже о шкурке карьерки: навсегда может статься прострелянной. Я не сложно выражаюсь?
До прихода Антонины с двумя бутылками коньяка («Две-то зачем, идиотка?» — «Одну выпьете, другую в свой бар поставишь, как было. Никто ничего не заметит. Не права?» — «Ну что сказать, стратег! Я теперь тебя Стратежкой называть буду: садись, Стратежка, с нами, заслужила, видишь, тебе шипучки оставили»), Мерин успел подробно рассказать Антону обо всем, что заставило его предпринять столь экстраординарные меры по внедрению в интересующее его семейство («Понимаешь, дело передали другому отделу, а они там мышей не ловят, по горячим следам никогда ничего не успевают, и вообще у них 85 процентов висяков»); о том, что побудило его, профессионала с Петровки, так необдуманно поспешно осуществлять знакомство с ним, представителем клана Твеленевых, что даже непрофессионалу не составило труда вывести его на чистую воду; о том, что сегодняшние утренние посетители — хамы и дилетанты именно из того отдела, которому и передали московскую кражу («Еще 1:0 в твою пользу, Антон, что не поддался на их провокационные угрозы»); рассказать о том, как прозорлив и мудр руководитель отдела по особо тяжким преступлениям его, Мерина, учитель и старший товарищ, в юном возрасте оставшийся без родителей, погибших от рук убийц; о своих сослуживцах, великих тружениках сыска, личную жизнь положивших на алтарь службы отечеству; о том, как нелегко ему, Мерину, человеку без специального образования, сутками напролет на практике постигать мудреную азбуку борьбы с криминалом; о своих ранениях до Петровского периода и о ранах недавних, полученных от стрелявшего в него криминального авторитета Аликпера Турчака (он даже задрав рубашку продемонстрировал впечатляющие рубцы от пуль на груди и животе) и еще очень много о чем успел рассказать сотрудник уголовного розыска Всеволод Мерин студенту университета Антону Твеленеву до прихода с двумя бутылками армянского коньяка его двоюродной сестры Антонины Заботкиной.
Многое успел рассказать.
Кроме одного: он не упомянул о скрипке Страдивари.
А напоследок, когда, не дождавшись своего «барного» часа, в ход пошла третья бутылка, вконец растроганный сложностью милицейской жизни Антон-второй сказал:
— Всеволод, вот при этой Промокашке (он указал пальцем на сестру) скажу: ты свистни — тебя не заставлю я ждать. Клянусь. Все, что знаю. И чего не знаю. Поехали.
Они чокнулись и выпили в тот вечер, кажется, по последней.
Антонина вызвалась проводить его до автобуса.
— Что это с тобой, Чукча? Планы строишь? Выкинь из головы — у Всеволода Игоревича жена и трое сыновей. Марш наверх — детям спать пора.
Девушка громко расхохоталась, как будто двоюродный родственник сказал что-то невероятно смешное. Наконец изрекла:
— Оставь, пожалуйста, эти пьяные глупости для своей Люсии, ей наверняка понравится. Привет.
Пойдемте, Сева. — Она взяла Мерина под руку и, выходя в сад, громко, чтобы услышал брат, сказала: — Он свою курносую пассию так называет — Люси-и-и-я, хотя на самом деле она элементарно Люська.
… Сева открыл глаза, в очередной раз перевернулся на спину, взглянул на часы: без двадцати четырех с секундами ровно одиннадцать — так обычно острил Анатолий Борисович Трусс. Что-то Людмила Васильевна некстати загуляла, никогда так поздно из дома не выходила. Загадка на загадке сегодня эта урожденная Яблонская. Надо идти искать.
Беззвучно завибрировал мобильный телефон — на экране высветился номер Какца.
— Добрый вечер, Самуил Исаакович.
— Здравствуйте, Всеволод. Я не поздно?
— Нет, нет, что вы.
— Да я, собственно, с пустяками, мог бы и завтра, но не терпится, вы уж простите: был сегодня на рынке, покупал картошку, мне нужна была старая, прошлогодняя, для винегрета, продавец меня уверил, что у него старая, внешне она так и выглядела — большая и грязная, а пришел домой, разрезал — внутри оказалась молодая. Ну то есть близко к старой никакого отношения не имеет. Меня обманули. Как вы думаете, Всеволод, с рыночным товаром я могу обратиться в Общество защиты прав потребителей?
Сева был так занят собственными мыслями, что не сразу «врубился» в Какцевскую аллегорию: какая картошка? какой винегрет?..
— Всеволод, вы меня слышите или мне лучше перезвонить?
— Слышу, слышу, только…
— Я говорю — сегодня мне вместо старой подсунули молодую, понимаете? Могу я обратиться к кому- нибудь за защитой своих прав? — И поскольку в трубке по-прежнему молчали, Самуил Исаакович капризно вопросил: — Есть же у меня в конце концов какие-то права!?
И только тут до Мерина дошло (как же он мог забыть!!!): именно сегодня после трех часов муровский музыкальный эксперт должен был посетить композитора Антона Игоревича Твеленева по его просьбе. И в связи с поручением Скоробогатова результат этого посещения был для Мерина крайне важен, может быть, это было самое важное, что ему необходимо было узнать за сегодняшний день. Но недотепа Какц со своим винегретом…
— Я понял вас, Самуил Исаакович, понял. — Мерин, хоть и с некоторым опозданием, по достоинству оценил какцевскую конспиративность — факт общеизвестный: телефон секретов не держит. Поэтому вопрос постарался задать в том же предложенном музыкальным экспертом овощном стиле, правда, получилось это у него довольно коряво: — А продавцу предлагаемого вам картофеля вы сообщили о его заблуждении по поводу возраста клубней?
Прежде чем ответить, Какц, похоже, какое-то время хихикал.
— Что вы, Всеволод, нет, конечно. Я подумал, — пусть остается в неведении.
— Понял вас. Но, к сожалению, ничем не могу помочь — не знаю какими правами обладает Общество защиты прав потребителей по отношению к рыночным продовольственным товарам. Вам лучше позвонить еще кому-нибудь.
— Бесполезно, я уже кого мог обзвонил, не беспокойтесь, вернее — простите за беспокойство. Ладно, утро вечера мудренее. Спокойной ночи.
Какц прервал связь.
Мерин нажал кнопку отбоя. Расшифровка нехитрой сельскохозяйственной морзянки заняла долю секунды: скрипка не старинная, поддельная, но подделка выполнена качественно; огорчать старого композитора своим открытием Какц не стал; Скоробогатову результаты анализа, по всей вероятности, уже известны; завтра утром — так предполагает музыкальный эксперт — состоится по этому поводу совещание у полковника. Все, кажется.
Да-а-а! Вот это новость! Это удар в самое поддыхало: старинную скрипку украли и заменили подделкой!
В прихожей заскрипел открываемый замок, стукнула дверь, Людмила Васильевна спросила:
— Севочка, ты спишь?
— Давно.
Видимо, ответ внука показался ей несколько необычным, поскольку следующую фразу она произнесла через продолжительную паузу:
— Ну спи, милый. Не волнуйся, я пришла.
Внук же, если и волновался, то совсем по другому поводу, ибо, не заметив даже собственного хамства, он по-скоробогатовски заходил по своим малогабаритным апартаментам.
Итак.
Престарелый, при жизни мифологизированный композитор владеет старинной, по всему — очень старинной, скрипкой. Пропажа весьма ценных вещей после случившейся в доме кражи, как он сам признается, его не волнует. Он дорожит только этой самой скрипкой и просит прислать к нему музыкального эксперта, причем настаивает именно на криминальном эксперте: инструмент на месте, в футляре, но, по всей вероятности, он подозревает, что его могли подменить, и если это так, то помощь ему
